«Контрреволюционер» Сталин. По ту сторону марксизма-ленинизма

Разве в газете «Правда» у нас было то, что сейчас творят все эти военкоры во время СВО?[42]

Нет, ничего подобного близко нет. Пять лет у нас рассказывалось, как наша доблестная армия либо героически что-то защищает, в крайнем случае, оставляет какие-то города, либо героически побеждает и уничтожает фашистскую гадину. А то, что один раз за эти пять лет напечатали эту пьесу – это то самое исключение, которое подтверждает правило. В противном случае не было бы никаких правил, если бы работали одни исключения. Исключение только тогда является исключением, когда есть правило. Если есть только одни сплошные исключения, то, получается, правила-то никакого нет. Мы как раз видим, что было очень четкое правило, как себя вести. За любую болтовню о фронте, о каких-то наших неудачах, о каких-то наших потерях, о неправильных действиях командиров и прочем сразу получали по зубам, расстреливались, посылались в лагеря. В качестве этого самого исключения Сталин один раз пьесу этого Корнейчука напечатал.

Когда он её напечатал, цвет нашей армии, Василевский, Тимошенко, Конев – великие наши полководцы, напрямую высказали Сталину, что это политическая ошибка делать такие вещи: «Вы чему учите наших полковников? Вы хотите сказать, что каждый полковник, который должен быть моим подчиненным, сейчас вправе заявить о том, что “я тебе, старый дурак, подчиняться не буду, ты назначен сюда генералом просто потому, что ты в Гражданскую рядом с вождем стоял, а вообще ты дурак дураком, а я, полковник, лучше понимаю, как надо воевать”. Вы дисциплину в армии разлагаете, товарищ Сталин, такими публикациями». Они это ему высказали. Сталин, соответственно, как-то им возразил, но с тех пор он больше никогда ничего подобного не печатал.

Нужно сказать в оправдание Сталина, что этот случай, во-первых, касался ситуации 41-го года, а пьеса Корнейчука была опубликована в 42-м, на год позже, то есть уже по прошлым делам. У него была настоятельная необходимость объяснить поражение прошлого года, когда мы отступали и сдали половину страны. Всё-таки ему очень важно было дать ответ на некий общественный запрос, как получилось, что враг вообще дошел до Москвы, как мы это проспали, потому что слухи-то ходили, потому что всевозможных «монтян, гиркиных и кашеваровых» и тогда было немало. Они ходили и разлагали общество, языком трепали о том, что командиры бездарные, политическое руководство бездарное, самолеты немцы уничтожили в первый день на аэродромах, всё прос… али, везде сплошные котлы, что потери наши в 10 раз больше, чему немцев, что у нас враг до Москвы дошел, что даже при царе такого не было. У нас при царе германцы дошли до Беларуси, но не до Петербурга, не до Москвы, а тут-то, смотрите-ка, полстраны отхватила «маленькая» Германия.

Потом только стало известно, что там вся Европа на стороне германцев воевала, а народ-то считал, что маленькая Германия напала. Почему мы Пакт с Гитлером заключали? Почему мы 22 июня проспали? Все эти вопросы были, поэтому Сталину и нужно было дать на них некий ответ. И он его дал.

Во-вторых, в 42-м году было ещё далеко до нашей полной победы, не было ещё Сталинграда, не наступил ещё перелом в войне, и Сталину было очень важно, если случится какое-то новое поражение, поддержать свою фигуру, то есть политическое руководство в любом случае пасть не должно. В крайнем случае, можно поменять генералов или свалить всё на генералов, что они какие-то неправильные, но архетип «хороший царь, плохие бояре» при этом останется, и люди, по крайней мере, не разочаруются в вожде. Они могут разочароваться в армии, они могут разочароваться в генералах, но, по крайней мере, не отвернутся от Сталина. Даже если нас ждут новые поражения, то скажут, что это генералы виноваты, что Сталин их сейчас поменяет, ведь в Сталина-то мы верим, и мы начнем всё-таки наступать. Поэтому он имел право совершить такой шаг один раз за всю войну, за все четыре года.