Корни

— Ни к чему. Но птичка прилетела и все это мне пропела.

— Хорошо, — нервно заерзал Лесовик. — Давай объясни.

— Не могу, — вздохнул Босьо, — объясняю одно, а получается совсем другое. Я это знаю, вот тут оно, на кончике языка — вот и сейчас мучаюсь, стараюсь объяснить, а получается совсем другое.

— Другое получается потому, что вовсе ничего и нет, пшик один, — сказал Лесовик. — Тебе, Босьо, пожалуй, следует показаться доктору по нервам.

— Не нужно мне показываться никакому доктору, — не обижаясь, ответил Босьо. — Я здоров, Лесовик, просто не могу все это выразить…

Лесовик аж крякнул.

— Босьо, слушаю я тебя и не могу понять, с взрослым человеком я разговариваю или с ребенком. Неужто ты для того столько лет молчал, чтобы сейчас нести такую чушь?

— Для того. Только я столько буду говорить, сколько надобно, чтобы объяснить все эти вещи. Не может быть, чтобы для этого не нашлось слов. Ведь для всего на свете есть слова? Верно?

— Верно. И словари для этого есть. Все слова там собраны и приведены в полный порядок. Открываешь такую-то страницу и находишь точно то слово, которое тебе нужно.

— Этих слов, кажись, нет в словарях, — сказал Босьо недоверчиво. — Если бы они были, не пришлось бы мне их сейчас искать.

— А, может, и есть. Те, что составляют словари, никогда не молчат, они слушают, что говорят люди, и записывают.

— Дак ведь и я слушал, что говорят люди, — сказал Босьо. — Всю жизнь слушал. Все слова, что они поминали, я слушал и запоминал, но тех, Лесовик, что мне нужно, я не слышал.

— Раз не слышал, — сказал Лесовик, — значит, их нет!

— Не может быть, чтоб не было, раз в них есть потребность. Я не я буду, если их не отыщу!

Лесовик засмеялся.

— Слушай, Босьо, спроси у своей птички! Может, она подскажет какое-никакое словцо.

— Не смейся, не смейся!.. Ведь она же пропела мне эту самую песню. Птичка слова мне не подскажет, она и так мне поведала такое, чего я раньше не слышал. Ты, Лесовик, смеешься и, кажись, не понимаешь, о чем я говорю, но я все ж таки снова тебе скажу. И буду повторять до тех пор, пока ты меня не поймешь — и ты, и все наши сельчане. Хочу, чтобы вы, люди, меня поняли! Всю жизнь я вас слушал и старался понять, а теперь и вы постарайтесь!

— Мы тебя поймем, — сказал Лесовик и хлопнул его по плечу. — Мы для того здесь и поставлены, чтобы всех выслушивать и понимать. Раз тебя что-то гложет, ты должен это высказать, чтобы тебе полегчало. Особенно если это горе какое…

— Нет, это не горе, — сказал задумчиво Босьо. — Но и не радость. Что-то такое… что больше горя, больше радости, больше заботы, больше всего. Это то, что каждый должен узнать. Я так долго его ждал, а теперь вот не могу объяснить, Сам я понимаю, мне оно ясно, я отчетливо его вижу, вот так, как тебя, Лесовик…

— Так объясни!

— Объясню! — заявил решительно Босьо и встал. — Такое оно простое… И всего-то одно слово мне надобно! А я этого слова не знаю, не слышал… но услышу. А если не услышу, то сам придумаю — уж что-что, а одно-то слово я придумать смогу?

— Сможешь, — сказал Лесовик и тоже встал. Тотчас сбежались куры, окружили Лесовика и уставились на него недоверчивыми красными, как от бессонницы, глазами. — Ты, Босьо, иди слушать свою птичку, а я пойду покопаюсь в огороде. Поговори и с другими людьми, может, они тебя надоумят насчет этого самого слова…

— Поговорю, — сказал Босьо, снова опечаленный. — Когда я шел к тебе, мне хотелось скорее прийти и все рассказать, и слово это я знал, а сейчас вижу, что вовсе это не оно было. То слово — только для меня, а для тебя оно не годится. Значит, я должен найти такое слово, которое годилось бы для всех.

— И ты найдешь его! — сказал Лесовик и пошел в огород в сопровождении кур с недоверчивыми, невыспавшимися глазами.

«Я сам сколько лет ищу это слово, — подумал он. — Уж коли я его не нашел, то тебе, Босьо, и подавно его не найти!»

ИСТИНА

Лесовик вернулся, когда уже совсем стемнело. В саду, за ветвями плодовых деревьев, его поджидал дом, притихший, смиренный, как женщина. В маленькой комнатке первого этажа горел свет. Лесовик прошел по выложенной плитами дорожке, усталый, небритый. Во рту горчило, ноги гудели. Дойдя до порога, он сел и стянул тяжелые, кованые, покрытые пылью сапоги. Потом налил в таз ведро ледяной колодезной воды и погрузил в нее ноги. От холода усталость будто утроилась, ступни стали гигантскими, и он почувствовал, как все силы, что еще оставались в теле, уходят через ноги, вытекают в таз. Лесовик закрыл глаза, прислушиваясь к голосам, которые он слышал на собрании и которые все еще звучали у него в ушах; к ним примешивались и другие звуки: скрип карандаша в руках ведущего протокол, покашливание Жорьо, сопение вечно всеми недовольного Председателя, который любил задавать вопросы и не дожидался ответов.

— Не спи, — сказал Председатель. — Партийному секретарю полагается не спать на собрании, а занимать четкую позицию и высказываться по каждому данному вопросу…

— Я не сплю, — ответил Лесовик, встрепенувшись. — Если бы ты не спал двое суток, то заснул бы так, что и не проснулся. Я целый день мотался по полям.