Корни

Некому было смотреть, как они спят в этой тени, как согретая усталая плоть размягчается и пускает в землю, усеянную листьями и до времени опавшими гнилыми орехами, крепкие корешки; как передается земле биение спящих сердец и она в свою очередь передает их пульс каждому листику, каждой травинке. Одни только муравьи время от времени улавливали толчки и начинали в панике бегать по этим дышащим человечьим горам, не найдя того, что искали.

Генерал поднялся на пригорок, сел на камень и стал смотреть на спящих баб. Они напомнили ему солдат, мертвецким сном заснувших на поле боя рядом со своим орудием. Внизу, перед глазами, расстилалось само поле боя, ветер то и дело взметал пыль над мелко искрошенной сухой землей — будто то там, то здесь бесшумно рвались снаряды, нащупывая командный пункт невидимой армии.

Давно уже Генерал был реабилитирован, и ордена ему вернули, и пенсию дали большую, но теперь у него не было бинокля, чтобы видеть, в каком направлении движется неприятель и как расположены его главные силы.

Сейчас он вышел пройтись после того, как всю ночь писал на машинке. Писал обо всем, что запомнил за свою такую долгую и такую короткую жизнь. Он рассматривал ее со всех сторон, и ему иногда казалось, что он прожил совсем мало, что детство только началось, что едва ли не вчера он начал ходить. А были и другие минуты, когда он глядел отстраненно на длинную цепь событий и случаев, следил за их непрерывной сменой и искал причины и следствия — и тут возникало ощущение, что он прожил столетия. Тогда Генерал ловил себя на мысли, что в историю своей жизни он включил события и случаи, когда-то услышанные от других, или прочитанные, или взятые из историй различных стран и народов, эпох и классов; что сам он подчас появляется и действует в обстоятельствах, с которыми никогда не сталкивался, или во времена, в которые не жил, но хорошо их знает… Поэтому нельзя было сказать, что Генерал писал мемуары. Он просто писал, писал так много и так о многом, что устал и поэтому вышел пройтись в поле. Увидев спящих под орехом баб, он остановился на тропе и присел на камень. В голове его уже побежали строчки, которые он напишет о них, о грецком орехе и о поле. Он должен был писать обо всем, потому что генерал всегда остается генералом и должен все видеть и все понимать.

В это время со стороны виноградников показался Босьо с большой пустой баклагой. Много раз Босьо ходил по этой тропе, но никогда не встречал здесь Генерала, к тому же это был не простой генерал — он по ночам стучал на машинке. Он стучал на машинке, и односельчане, проходя мимо его дома, говорили: «Генерал пишет!»

— Эй, Босьо, ты куда? — спросил Генерал.

— Вот, взял баклагу, иду за водой, — ответил Босьо. — Не думал я тебя здесь встретить. Ты ведь пишешь?

— Не могу же я все время писать. — Генерал пожал плечами. — Днем хожу, прогуливаюсь, чтоб немного рассредоточиться…

— А я наоборот, когда хожу, весь собираюсь, — задумчиво заметил Босьо. — А когда сижу один, столько мыслей во мне копошится, что я не могу с ними управиться, как наседка с цыплятами — разбегутся в разные стороны, поди собери! Не знаешь, за какой раньше погнаться.

— У всех по-разному, — заметил Генерал. — Вот, к примеру, взять этих баб, строящих социализм, смотрю, как они отдыхают, и думаю о многих вещах.

— Каких вещах? — Босьо широко раскрыл глаза и поставил баклагу на тропку у ног Генерала, обутых в запыленные сапоги, знавшие, что такое война.

— Да о разных. Слушай, Босьо, ты как-то сказал после того, как молчал целых пятьдесят лет, что ищешь одно слово…

— Ищу, — ответил Босьо и померк, — но еще не нашел…

— А я нашел, — сказал Генерал, — здесь, в своем родном селе, в отчем доме. А ведь могло случиться, что умер бы, не зная, как много слов существует в мире и как все они могут быть собраны в одном.

— Что ж это за слово? — едва выдохнул Босьо.

— Истина, — тихо ответил Генерал. — Этого слова нам всем недостает, и все мы его обходим, стараемся проскочить мимо, отмахнуться…

— Вовсе это не то слово, — разочарованно сказал Босьо. — Разве им на все ответишь? Для меня истина — одно, для тебя — другое. Она ведь не для всех одинаковая. Истина — что-то вроде зерна: посеешь одно зерно на одном месте, вырастет одно, посеешь другое зерно на другом месте, вырастет другое. Не то это слово, Генерал, что на все может дать ответ, — грустно заключил он.