Читаем Корни полностью

Корни

— Ну что ж, — обиженно пробормотал Спас. — Сначала требуете идей, после обвиняете во вражеской агитации, а напоследок и вовсе запрещаете говорить.

— Не отравляй атмосферу, — мрачно сказал Лесовик. — Перестань вести себя как вражеский элемент. Мы собрались на посиделки, а ты диспуты устраиваешь.

— Ну что ж, — сказал Спас. — Буду молчать. Сами же потом будете умолять подкинуть какую-нибудь идею. Но я больше не скажу ни слова.

— Не будем умолять, — сказал Председатель. — Никого мы не умоляли и тебя не станем!

— Кто это «мы»? — спросил Спас.

— Мы. Я, Лесовик, народная власть и вообще государство.

Председатель почувствовал необходимость отсесть к другим людям, его все еще мучили наболевшие вопросы, и потому он добавил:

— Только время с тобой зря теряем.

Спас ничего не ответил.

Оставшись вдвоем, он и Лесовик продолжали чистить кукурузу. Глаза у Спаса смеялись, а губы были сердито поджаты. Невозможно было понять, смешно ему или обидно. Дачо, сидевший неподалеку, чистил початки и думал, что братану опять придется отправляться туда, куда Макар телят не гонял.

— Братан, тебе, кажись, опять собираются подкрутить гайки? — спросил он, подсаживаясь поближе.

— Может, и собираются, — ответил Спас. — Твою механическую пилу тоже ведь ремонтируют время от времени.

— Как бы не так! — возразил Лесовик. — Неужто ты думаешь, что это будет вечно повторяться? Зачем тебя отправлять куда-то, если ты все равно прежним возвращаешься, да еще героя из себя корчишь. Держи карман шире! Никуда мы тебя не пошлем — будешь здесь сидеть и вместе со всеми переживать трудности.

— Буду, — твердо сказал Спас. — Меня трудности не пугают.

Лесовик пересел к Босьо и Дышлу, которые молча чистили початки. Ему стало невмоготу слушать этого Спаса.

— Ну как ты, Босьо? — спросил Лесовик былого молчальника.

Босьо на его вопрос не прореагировал.

— Я тебя спрашиваю, Босьо, — повторил Лесовик.

— Не хочет он отвечать, — ответил вместо него Дышло. — Я его тоже спрашивал, но он не хочет.

— Почему? — удивился Лесовик. — Ведь он начал говорить.

— Начал! — кивнул Дышло. — Он все о той птичке рассказывал, которая ему спела самое важное. А теперь Босьо молчит, даже ее не вспоминает.

— Верно, он снова онемел, — бросил Спас, сидевший возле другой кукурузной кучи. — У них все такие. — Глаза его продолжали смеяться.

— У кого «у них»?

— У них в роду.

— Не знаю, — мрачно сказал Дышло. — Ничего не знаю, и ничего мне не ясно. Вот он сейчас молчит, как памятник, а внутри, может, ведет всякие разговоры. Снаружи он и на человека-то не похож, только что лицо человеческое…

— Ну и разговорчики… — снова разозлился Лесовик. — «Снаружи», «внутри»! Он человек, и это главное.

— Не человек он, — настойчиво повторил Дышло.

— А кто же?

— Не знаю. — Дышло задумался и продолжал: — С одной стороны, вроде он человек, а в то же время и не человек. Посмотришь, все мы вроде бы человеки, а подойдешь поближе — видишь, что ошибся.

— Фу ты, голова у меня от вас раскалывается, — простонал Лесовик и схватился за голову.

— От кого от «вас»? — спросил Дышло.

— От тебя, от Спаса, от Босьо, от Председателя, от всех! Нет, не люди вы, с вами нельзя по-человечески, — вздохнул Лесовик.

— Дак я ж тебе о том и толкую! — сказал Дышло.

Лесовик вскочил как ошпаренный. Дышло даже не взглянул в его сторону. Он наклонился над кукурузной кучей, задумавшись о том, кто человек и кто не человек. Лесовик поискал глазами кого-нибудь, от кого у него не раскалывалась бы голова, и увидел патриархальную группу Улаха. Он сел рядом, а Улах задрожал от страха.

— Что с тобой, Улах? — спросил Лесовик. — Ты, никак, простыл, весь дрожишь?

— Ннн-ее-ет, не простыл, — ответил Улах.

— Слушай, Улах, — сказал Лесовик. — Сыграй-ка нам что-нибудь бодренькое, чтобы на душе полегчало.

Задрожав еще сильнее, Улах бросил прощальный взгляд на свою семью и сунул руку под мешковину. Вытащив кларнет и мысленно простившись с безмятежным будущим, он дунул. Кларнет заверещал, мастерски вывел затейливую фиоритуру, и над головами крестьян понеслись звуки марша «Шумит Марина»!