Косьбы и судьбы

– «ему скашивали подряд лучшие семенные десятины, оправдываясь тем, что так приказал приказчик, и утешали его тем, что сено будет отличное; но он знал, что это происходило оттого, что эти десятины было косить легче. Он посылал сеноворошилку трясти сено, – ее ломали на первых рядах, потому что скучно было мужику сидеть на козлах под махающими над ним крыльями. И ему говорили: «Не извольте беспокоиться, бабы живо растрясут». Плуги оказывались негодящимися, потому что работнику не приходило в голову опустить поднятый резец, и, ворочая силом, он мучал лошадей и портил землю; и его просили быть покойным. Лошадей запускали в пшеницу, потому что ни один работник не хотел быть ночным сторожем, и, несмотря на приказание этого не делать, работники чередовались стеречь ночное, и Ванька, проработав весь день, заснул и каялся в своем грехе, говоря: «Воля ваша». Трех лучших телок окормили, потому что без водопоя выпустили на клеверную отаву, и никак не хотели верить, что их раздуло клевером, а рассказывали в утешение, как у соседа сто двенадцать голов в три дня выпало. Все это делалось не потому, что кто-нибудь желал зла Левину или его хозяйству; напротив, он знал, что его любили, считали простым барином (что есть высшая похвала); но делалось это только потому, что хотелось весело и беззаботно работать, и интересы его были им не только чужды и непонятны, но фатально противоположны их самым справедливым интересам».

И Толстой находит ответ, который настолько невероятен, что он не может уяснить его смысл и… ошибается.

Для решения, то есть, смыслового обоснования факта жизни, выраженного им в сцене молотьбы в XI главе как: «необыкновенного напряжения и самопожертвования в труде, какое не проявляется ни в каких других условиях жизни», в «общем народном возбуждении», он делает вывод: «Да так, значит – люди разные; один человек только для нужды своей живет, хоть бы Митюха, только брюхо набивает, а Фоканыч – правдивый старик. Он для души живет. Бога помнит. – Как бога помнит? Как для души живет? – почти вскрикнул Левин».

Это та самая минута озарения Левина, которая ушла в песок, как для читателей, так и для самого Толстого….

Он должен был найти ответ на тайну исполнения русским мужиком невероятной тяжести труда выживания, который он нёс, как свою веру. Но это была не вера, в этом Толстой и ошибся.

Почему русские объединяют и восток и запад? Почему, будучи по культуре полностью европейцами, русские настолько походят в «чём-то неосязаемом» на «китайцев», что постоянно находятся провокаторы, подначивающие на вражду с Европой?

Русские волей своей и только своей исторической судьбы, прежде чем прорваться в космос (и теперь понятно, что это не случайность), прорвались в новое, невиданное ранее состояние общественного человека.

Как христианство – первый опыт человеческого равенства в иллюзии «первородного греха», так русский крестьянский труд – первый опыт будущего коммунистического труда в безысходной тщетности единоличного побега в «счастье».

То, что казалось таким достижимым и почти решённым из капиталистического пролетаритизма, причудливым образом проявилось странным цветком особого неосознаваемого прозрения туда, куда никто и не помышлял глядеть. «Иван-дурак» на своей печи – не забавный скомороший дурень. Это первый мифологический забастовщик; его лень – программа отказа в прибавочном продукте. Даже русское пьянство не от удовольствия, а от бессмысленности; безрадостное, скоротечное желание прервать бесполезное ожидание всё равно чего.

То, что предполагалось как «технический момент» движения к советскому «коммунизму» и даже объявленный якобы достигнутым – «создание нового человека», уже входило, исторически преждевременно, варварски, бессознательно, как это только и могло быть, в общественный уклад жизни. Это взошло неистребимым светом в русской и только русской земледельческой душе-труженице. И этим светом озарялись многие души других людей и народов, пока свет этот сиял.

Русские врабатывались в неимоверную тяжесть своей жизни настолько беспредельно беспросветно тяжело, что, как народ, утратили, лишились – разумного, рационального, хоть какого-то мало-мальски, морального оправдания труда, как выгоды. То есть того, на чём действительно стоит вся современная цивилизация. Русские не желают дорого продавать хлеб! Они вообще ничего не хотят продавать, им навсегда обрыдло гнуть спину за…за… да нет же того куска!

«… Странник мне говорил: жить нельзя стало. Помещики совсем сдавили народ. Деваться некуда. И попы. Они как живут. Сироту, вдову обдирают – последнюю копейку. А кто за правду, за народ идет, тех хватают. Сколько хорошего народа перевешали» – Толстой Л. Н. «Дневник» 8 августа 1907.

«Хватит! Навоевались! Пущай теперь другие воюют!!». Вот всё, что в конце своей истории мог крикнуть русский мужик. Так что же он получил взамен в безвоздушном пространстве невозможного, немыслимого дерзновения? Вот это – понимание счастья бескорыстной сути труда.