Косьбы и судьбы

То, что Толстой принял за религиозную веру, было бессознательной, внерелигиозной, трудовой общинно-народной «медитацией» (вот откуда эти псевдовосточные иллюзии, обратные рациональному европейскому труду) – работа без надежды корыстного воздаяния.

Вот почему, осуществив самые невыносимо сложные, иногда чудовищно погубительные для самих себя подвиги труда, поднявшись до атомной индустрии и космических полётов, в России никогда ещё не было в достатке своего обычного промышленного товара. Не жёстко подотчётной задачи к исполнению, а как уклада хозяйственной жизни.

Русский мужик навечно устал от работы…. Он был готов за общее дело (как дело) пойти на смерть. За любую «землю в Гренаде». За «все, как один, умрём в борьбе (понимай – в труде) за это». Русский бессознательно принимал любую форму бескорыстного труда, как дело «общинное». Он, в простоте, страдальчески «вёлся» и на труд, придуманный начётниками…

Он уже чувствовал (не понимая!), что труд не освобождает от проклятого бытия, но труд даёт счастье (вот это счастье!!) забытья в едином Духе, общенародного, значит, святого дела, которое может быть только правым и единственно правым, единственно дающим освобождение от постылой личной судьбы.

Выработанная бессознательно русским народом, великая, возможно, конечная истина человечества – единственная, которая способна вывести это человечество из верчения в капиталистической рулетке. «Труд не ради брюха», труд лишённый товарного эквивалента – это и есть сущность сделанного социалистического рывка. Ни один другой народ не вынес бы такого массового самоуничтожения себя, самого класса– крестьянства и одновременной возгонки в промышленность. Бешеным темпом, новым экономическим укладом, без нормального товарно-денежного оборота, без нормально проживаемой обществом жизни.

Как мелки пред общественной бурей, бушевавшей здесь, меркантильные поиски исторических злодеев в виде политических фигур «сталинского розлива», и прочей мишуры. Всегда и везде есть злодеи и палачи, но это факт личной судьбы, как их собственной (свобода воли), так и их жертв…. Частная случайность судьбы (хоть таких судеб и были миллионы) выражает лишь закономерность категории. Они должны были погибнуть, их предал ещё

Столыпин, и предал бы всякий другой на этом месте. История не место сведения личных счётов. Имейте мужество сводить их сами, а не порочить историю народа, упрекая за якобы бессмысленные метания, вздорным требованием каких-то покаяний. Списывать ужас на одного придуманного злодея это недостойное погибших малодушие.

Не было бы расстрельщиков и не было бы отдавателей расстрельных приказов, если бы у громадного числа лишних людей была бы действительная возможность самим избежать рекрутирования в расстрельные команды, и не кричать «… Иуды!…Враги народа!… Расстрелять как бешеных собак!».

Массовое озверение – выжить за счёт другого, многих других, полный развал гражданской жизни в стране – «всего лишь» следствие «старого доброго» всё того же обезземеливания крестьян.

К разочарованию мелкотемщиков и выгодоприемников с очередного макулатурного тиража: история России не нуждается в переписывании. Она лежит прямой стрелой – крестьянский вопрос, а это вопрос семи восьмых населения, разрешить было уже невозможно! Поезд истории уходил предыдущие 200,300,400 лет всё дальше.

Единственное оправдание, если кто хочет снять вину с господствующих классов – чёрный юмор о «богоизбранности» русских. Точно, никакими человеческими силами эту махину было уже не выворотить.

Чтобы не говорили о германском штабе, немецких шпионах, американских финансовых акулах, всех погубителях «земли русской»; даже если они и были, и, наверное, должны были быть, то не в них причина гибели Российской империи. Грабили страну уже рухнувшую под тяжестью неразрешимой никакой человеческой силой, беды.

А решать её можно было только… «по-Столыпински»: уничтожением крестьянства. Выхода не было. Большевики лишь исполнили то, что невозможно было исполнить. Потому, что у них была хотя бы иллюзорная вера в возможность убедить; вера, что, уничтожая «классы», уничтожаешь само «зло», а не «людей», да ещё и объединённая с планом созидания. Но без «людей», не обошлось…. И всё-таки, вся будущая логарифмическая шкала репрессий была с неизбежностью (!) запущена ещё Столыпиным: