Косьбы и судьбы

Плеханову повезло: усвоив в «нужное» время самую прогрессивную на то время идеологию, он имел возможность искренне заниматься её пропагандой, а, умерев «вовремя», не запятнался ужасом практического её применения. За год до смерти от чахотки, он успел возмутиться «Апрельскими тезисами» Ленина. Он не может одобрить поражения страны сдачей фронта, братанья с врагом (с неясными последствиями), намерения захвата власти с самым фантастически жёстким диктаторским планом.

Не в первый раз нравственность расходится с единственно возможным ходом исторических событий. Но даже Ленин не в силах оскорбить его, как обычно поступал с другими политическими «отступниками» в гораздо менее принципиальных случаях. Он в ответ способен только выдавить: «Бывший марксист г. Плеханов не желает, вероятно, вспоминать о марксизме» и «…А гг. Плехановы, Гольденберги и К° обижаются"…».

До этого момента, никто в русском ревдвижении не сделал больше для развития коммунизма как связного учения, чем Плеханов. Но его революционная ступень была к 17-му году уже предыдущей – слишком теоретически «правильной», какой никогда не бывает, не соблюдающая ранжира, жизнь.

Одной из его главных задач было доказывание ошибочности предыдущей по отношению к нему самому ступени – народничества с его «крестьянскими идеалами». Его главный политический тезис: «Революционное движение в России восторжествует только как рабочее движение или же никогда не восторжествует».

Это было бы совершенно верно, как и было бы верным его неприятие «Апрельских тезисов», но действительность не дала России времени ни на развитие «сознания» пролетариата, ни на постепенность реформ.

И в отношении к Толстому, он поглощён борьбой с его влиянием. Восхищаясь писательским талантом Толстого, одновременно и непрерывно он ощущает его как опасного «гражданского противника» и постоянно выставляет это. Если и хвалит, то и журит, и, желательно, в одной и той же фразе: «… я тоже не могу «просто любить Толстого»; я тоже люблю его только «отсюда и досюда». «Я считаю его гениальным художником и крайне слабым мыслителем».156

Сейчас трудно даже представить мощь воздействия Толстого на современное ему общество. Своим художественным талантом он распропагандировал народ против никчёмности официальной церкви. По его почину создавались молодёжные сельхозартели вольных тружеников не только из низов, но убеждая и многих дворян.

«Помещик Бедров, умирая, завещал свое небольшое имение и земли Елецкому земству с тем, чтобы оно устроило садоводческую школу для крестьянских детей….Прошло уже более пятидесяти лет с того времени, и я вспоминаю с благодарностью, какие большие усилия делала русская общественность для развития сельского хозяйства и тем самим для повышения благосостояния крестьянства».0

Авторитет, заработанный художественным талантом, помноженным на гуманистическое мировоззрение, казалось, давал надежду обустройства российской жизни. И что для России оказалось безуспешным, всё-таки пригодилсь Ганди, который применил и артели, и современное «непротивление», как в Южной Африке, так и потом в Индии…

Плеханов, со своей стороны, в такой популярности Толстого усматривал, бесспорно, «политическое вредительство» делу рабочего движения. Он избирает тактику въедливого механистичного разбора его высказываний, не смущаясь прибегать к упрощённым толкованиям смысла мест, полемических у самого Толстого. Его единственная задача – объяснить: «почему он был и остался в стороне от нашего освободительного движения»!

Если разбирает Толстовские провокации, например, о том, что: «… человек, на которого напала бешеная собака, поступит хорошо, если не будет ей сопротивляться»,157 то, справедливо развалив его логически, не сделает и попытки объяснить причину таких речей знаменитого вольнодумца.

Вынужденно уменьшая горизонт критики, мельча её до придирок, он не замечает, что проговаривается. Например, упрекая Толстого в метафизичности – мышлении абстрактно-оторванными категориями, тут же говорит: «Прошу заметить, что я говорю о приемах его мысли, а не о приемах его творчества. Приёмы его творчества были совершенно чужды указанного недостатка, и он сам смеялся над ним, встречая его у других художников».158 Ему нет дела до сильной стороны творчества Толстого, он намеренно обсуждает одно неудачливое «учение».