Красавица и чудовище

Должно быть, была какая-то система безопасности, скрытая камера, сигнализация, похожая на то, что делал Мышь, — каким дураком он был, не подумав о ней в таком огромном здании. Он неуклюже поднимался, чему препятствовала больная нога, когда четверо полицейских — не офицеры безопасности в форме, а частные охранники в штатском — вбежали в приемную, вынимая из кобуры оружие и прицеливаясь, распахнули внутреннюю дверь.

— Отойти от стола! — прокричал один из них, держа пистолет обеими руками и готовясь выстрелить.

Отец стоял остолбеневший, его мысли вращались вокруг смерти Алана, обыска в конторе, проносившихся перед ним ужасных сцен из прошлого и страха перед тем, что это может значить для его народа…

— БЫСТРО!

Дрожа, он вошел в открытую дверь. Другой офицер схватил его за руку, швырнул к стеклянной перегородке, ударом раздвинул ему ноги и начал обыскивать его.

— Ларри, у нас тут человек, — крикнул первый полицейский, — позвони в «скорую».

— Послушайте, я врач, — сказал Отец через плечо, — он уже…

— Заткнись. Давай, Ларри.

Один из полицейских отстегнул от пояса радиотелефон, что-то неразборчиво проговорил в него, в то время как первый полицейский обошел стол и склонился над телом Тафта. Из телефона звучал голос женщины-диспетчера — «скорая» выехала — 10–15 заказ принят… Руки Отца были грубо заведены назад, на них надели наручники, когда его оторвали от стены и повернули лицом к подошедшему полицейскому.

И в его глазах Отец с отчаянием прочел уверенность в том, каким образом только что погиб Тафт. В коридоре уже звучали другие голоса, поднимался шум, в то время как небо за большим пространством окна стало совсем темным.

— Вы арестованы, — сказал полицейский; вынимая из кармана блокнот, в то время как другие вели Отца к дверям. — Вы имеете право не отвечать на вопросы…

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Катрин легла спать около десяти после раннего ужина со своим отцом… Раннего потому, что она должна была быть в нью-йоркской городской тюрьме утром, чтобы взять показания у владельца итальянского ресторана, который пытался изрезать своего партнера «розочкой» от пивной бутылки. Но она не видела отца больше недели и скучала по нему — так же как скучала и по ритуалу ежедневных совместных с ним обедов и коктейлей, что было так удобно, пока она не начала работать в районной прокуратуре. Симпатичный человек с розовым лицом, тщательно уложенными преждевременно поседевшими волосами и такими же зелеными глазами, как у его дочери, он сочувственно качал головой, слушая о ее приключениях в Нью-Джерси и Гарлеме, пытаясь что-то разузнать о вымогательстве Макса Авери, и делился с ней своим собственным опытом, когда один член корпорации заставил его обегать Джерси (остров Джерси) и Каймановы острова — эти два общеизвестных рая для укрывания от налогов, — чтобы установить хитрую систему сообщающихся правлений, когда по крайней мере часть доходов этого клиента избежала рук налоговой инспекции.

— Граница между неплатежом налогов и уклонением от налогов очень расплывчата, — говорил он, ставя изящную рюмку работы знаменитого Иль Форно на блюдечко перед собой, — и я все время предупреждаю Линкера, чтобы тот убедился, стоит ли он на правильной стороне…

— Да ерунда все это, — подтрунивала над ним Катрин, — тебе просто захотелось бесплатно прокатиться на Каймановы острова и немножко позагорать.

Ее отец рассмеялся:

— Поверь мне, если бы я хотел немного позагорать, я бы не выбрал свободную экономическую зону, не важно, что она прекрасна… Кстати, говоря об укрытии от налогов, — добавил он, в то время как Катрин сделала глоток вина, — ты придешь на благотворительный концерт Музыкального общества, который я устраиваю дома, правда?

— М-м-м, конечно… ведь там будет играть квартет?

Он кивнул:

— И они сыграют увертюру из «Женитьбы Фигаро» специально для тебя. — Тут улыбка сползла с его лица, и он с волнением заглянул ей в глаза. — Эллиот Барч звонил и спрашивал, можно ли и ему прийти.

Катрин поставила свою рюмку, ее руки внезапно похолодели. Мгновение она размышляла: «Я не могу диктовать моему отцу, кого приглашать на его собственные вечера… — А потом она подумала: — Но ведь я могу высказать свое мнение». Она облизнула губы, тщательно формулируя фразу в уме, а затем сказала:

— Я бы предпочла, чтобы ты этого не делал.

Чарльз Чандлер кивнул, соглашаясь с этим. Секунду он смотрел на свою дочь, сидящую по другую сторону белой скатерти, — пламя свечей в хрустальных подсвечниках бросало мягкие отблески на ее светло-пепельные волосы, на оливковый шелк ее блузки, — видя ее сейчас взрослой, а не той импульсивной девочкой-подростком, которую он знал. В колледже, подумал он, она бы пробормотала: «Ладно…» — а затем прикинулась больной или просидела бы весь вечер молча…