Красавица и чудовище

— Прошу тебя, Маргарет, не надо…

— Нет. — Она легонько коснулась его руки, перебивая, — он уже переоделся в свою обычную здесь одежду — свитер, безрукавку и перчатки, предохранявшие его от постоянного пронизывающего холода Туннелей.

— Нет, я должна сказать это, — произнесла она, — я слишком долго ждала… — Она замолкла, сомневаясь. — И вот теперь я не знаю, с чего начать.

Между ними повисло молчание, как бывает у молодых людей, когда уже все слова сказаны и наступило время для чего-то другого. Поднявшись из кресла, она отвернулась от него и, сделав несколько шагов, погрузилась в жидкий золотой полумрак.

— Я умираю, Джекоб, — мягко произнесла она, — и мне временами кажется, что это чертовски несправедливо. Что-то в моем собственном теле обратилось против меня самой… Но потом, когда я вспоминаю все, что произошло с тобой и что сделала я, мне начинает казаться — я наказана за это.

Она никому не говорила этого, даже Алану, но именно это пришло ей в голову, когда она в его конторе услышала это глупое слово «новообразование». (Глупо, подумала она, но никто никогда не произнес слово «рак»…) И эта мысль с тех пор посещала ее каждый день.

Он подошел к ней, ужасаясь и сочувствуя тому, что она так долго носила в себе эту мысль:

— Маргарет…

Она покачала головой:

— Я знаю — это абсурд, но просто не могу перестать так думать.

— Маргарет, — сказал он, — я уже давным-давно простил это. Я давно не сержусь.

Он помолчал, держа ее руку своими сильными загрубевшими пальцами — она знала их такими нежными, не привыкшими к грубой работе, когда впервые встретила его, — и, глядя ей в лицо, пытался найти слова, которые смогли бы стереть из ее памяти чувство вины перед ним.

Наконец он произнес:

— Да, было время, когда горечь и жалость к самому себе переполняли меня. Но потом я встретил того, у кого были все поводы считать себя проклятым судьбой, наказанным — и тем не менее он принял данную ему жизнь с благодарностью и любовью.

— Винсент, — сказала Маргарет, вспоминая странное нечеловеческое лицо и представляя, как общество может обойтись с таким существом.

Джекоб кивнул.

— Да, Винсент, — мягко сказал он.

Замерев на мгновение, они обнялись, отчаянно и безнадежно, как будто он мог просто физически удержать ее рядом с собой, как будто, подобно Орфею, мог песней своей памяти сохранить ее на краю могилы. Потом он вздохнул и постарался изгнать эти мысли из своего сознания.

— Я буду скучать по тебе, Маргарет.

Она улыбнулась и осторожно освободилась из его рук:

— Пойдем, Джекоб. Давай погуляем еще немного.

Спустя неделю на небе сияла полная луна, окрашивая пробегавшие облачка сиянием цвета неземного серебра и сверкая на молодых листьях так, словно на них чуть раньше не пролился дождь, а просыпались только что отчеканенные монеты. В воздухе разливались запахи весны и дождя, луч света из комнаты Катрин бледным квадратом ложился на асфальт ее террасы и мерцал, как и лунный свет мерцал на шелках ее одежды. Тихий голос Винсента в темноте казался всего лишь частью прелести этой ночи.

— Маргарет сказала, что эти последние семь дней были самыми счастливыми в ее жизни.

Катрин вздохнула и прислонилась спиной к дверной раме, думая о фотографии, о той прекрасной девушке, об изможденном лице женщины, которое ей довелось увидеть, и о прошедших между этим годах.

— Как Отец? — спросила она, вспоминая седого старика, который попрощался с ней на ступенях метро, и о горькой мудрости его взгляда.

— Приходит в себя, — мягко сказал Винсент. — Пока никого не хочет видеть. Признателен всем нам.

Она покачала головой, чувствуя то же самое, что она почувствовала тем вечером в библиотеке, когда узнала трагедию его жизни, печаль, рожденную этой старой трагедией, в которой уже ничего нельзя было изменить.

— Это так грустно, — сказала она, — у них было только начало и конец жизни… а остальное пропало. Время — это единственное, чем мы обладаем, Винсент…

— У них было целых семь дней, — сказал он, и в его голосе прозвучала зависть. Она шагнула к нему, в кольцо ограждающих от всего мира рук, понимая, что он имеет в виду. Семь дней, подумала она, прижимаясь головой к его груди, совсем не так плохо… Эти украденные у судьбы часы, сиявшие как жемчуга в ее памяти, совсем не мало, если представить, как легко она могла лишиться их, — а если представить, как мало выпадает на долю очень многих людей… Эти часы принадлежали только им, что бы ни случилось. Никто не может изменить прошлое, подумала она. Это и его проклятие, и его вечное наслаждение.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Март уступил место апрелю. В Нью-Йорк пришла весна. Настало время для любви, как писала Маргарет в своем дневнике так много весен тому назад.

Катрин часто думала о ней всеми этими кристально-ясными днями и ночами, когда какие-то флюиды, разлитые в воздухе, чувство грядущего нового и ожидающего невероятного чуда не позволяли спать по ночам…

И она вспоминала поблекшую красоту этой женщины, которую она мельком видела в ее роскошных апартаментах, раздумывала, чем сейчас занимается Отец и что происходит в Нижнем мире.