Красавица и чудовище

— Отнесись к делу проще, — настаивал Джой, сознавая, насколько грязным делом он сейчас занимается, и совершенно нелогично желая, чтобы Катрин облегчила его задачу, сменив этот жесткий тон. — Мы всего лишь просим тебя переговорить с парнем, а не заводить с ним детей. Если Барч станет говорить, мы сможем упрятать Авери за решетку.

— Вызови тогда его повесткой.

— Но у него целая армия юристов, он может упереться, и мы завязнем на годы…

От ненависти губы Катрин вытянулись тонкой полоской. С этой армией юристов, работавших на Барча, ей уже приходилось сталкиваться.

— Но он будет говорить с тобой.

— Почему ты так уверен в этом?

Джо вздохнул, понимая, что от возмездия ему не уйти:

— Потому что он нам сам об этом сказал. — И, глядя на ее побелевшие губы, старающиеся удержать внутри себя те слова, которыми она была готова разразиться, добавил: — Честно говоря, я и сам считаю, что это уж чересчур, но выхода нет.

«Тебе хорошо говорить, — горько думала она, выходя из его кабинета и врываясь в свой закуток. — Ты-то не из тех, кто выставляет себя на посмешище, влюбившись».

Если это на самом деле любовь, размышляла она позже, углубившись во внутренности папки с надписью «Авери», которую ей принесли по распоряжению Джо и в которой были собраны все донесения о попытках оказать давление на свидетелей, все данные об информаторах, изменивших показания, получив по почте записку типа: «Мы знаем, по какой дороге ходит в школу твоя дочь».

Она должна была сделать это для себя самой — это был ее давнишний долг этим людям, — должна была приложить все усилия, чтобы Авери оказался за решеткой.

И пусть даже ради этого придется дать Эллиоту Барчу тот шанс, которого он добивался все эти месяцы, шанс оправдаться — возможность снова увидеть ее.

Неужели это и есть любовь?

Катрин совсем не была уверена в этом.

Окончание всей этой истории до сих пор причиняло ей боль. Она помнила, как вошла в его офис и холодным тоном проинформировала его, что ей известно, — именно он старался приобрести тот старый дом в Челси, заселенный в основном пенсионерами, которых нельзя было законно выселить, что он заплатил свои деньги наемным хулиганам, которые должны были устроить несчастным ужасную жизнь, чтобы побудить их выехать… И что она предпримет полное расследование всех обстоятельств. Она бесстрастно прошла сквозь стадо репортеров в вестибюле его офиса. И только оказавшись на улице, она набросила на себя пальто, чтобы спастись от резкого февральского ветра, и расплакалась.

Была ли та боль, которую она тогда испытала, то ощущение предательства и потери чего-то, когда она узнала, кто платил этой банде, — означало ли все это любовь?

Она не знала ответа. Она всегда относилась к Эллиоту Барчу с двойственным чувством.

Что он любил ее и любит до сих пор, у нее не было сомнений. Они встретились на открытии выставки в музее «Метрополитен», чтобы отметить его дар в коллекцию абстрактного искусства, дар, среди прочих работ включавший и два кубистических этюда Пикассо, и в те несколько коротких недель, последовавших за этим, он предпринял немного наивную попытку вскружить ей голову.

И часть ее существа хотела, чтобы ей вскружили голову. Для нее это было время сомнений, период размышлений о том, как далеко могут зайти ее отношения с Винсентом. Она не была частью его мира — и не сможет стать ею даже без соизволения на то Отца, если она хочет продолжать работать в районной прокуратуре, а она с каждым днем все больше и больше хотела этого, — он же не сможет никогда стать частью ее мира. Когда она была вместе с ним, когда они проводили вместе тихие вечера на террасе, она чувствовала себя на вершине блаженства, растворялась в совершенном покое. Но при свете дня ее обуревали сомнения: «Относись к этому практично, Кэт…»

Но был ли это практицизм или боязнь ситуации, которую она не может контролировать? Сила и глубина ее чувств к Винсенту порой пугали ее самое — практическая часть ее натуры, юрист, сидящий в ней, протестовал против глубинной внутренней потребности в нем, так же как начинающая спортсменка, все еще не изжитая ею в себе, протестовала против мысли о звериных криках при сражениях с Исааком и о подмывающем желании вцепиться в него зубами и ногтями.

Затем перед ее мысленным взором появлялся Эллиот. Неотразимо симпатичный, со светло-зелеными глазами и мягкими каштановыми волосами, с полными губами, которые своей подвижностью предвещали чувственность, с прямым носом, чистой кожей и великолепной фигурой пловца. Насмешливый и добродушный, ценитель классической музыки, которая так нравилась ей, хотя и предпочитавший некоторые течения джаза, любитель бродить вместе с ней по постоянно меняющимся улицам Нью-Йорка… Богатый и щедрый — хотя он никогда, подумала она с невольной улыбкой, и не подарил ничего столь экстравагантного, что могло бы сравниться с ожерельем семнадцатого века из пиратской добычи…