Красные валеты. Как воспитывали чемпионов

— Ранение?! — Апраксин стукнул палкой. — Контратаковали! Как идиоты лезли на пули в чистом поле! — Затем раздвинул нас палкой и заковылял к ротной канцелярии. Но почти тут же вернулся и сказал, будто отчитывая нас: «По правде сказать, слишком часто у нас не оставалось выбора, как сражаться — уж не такие мы были неумёхи. Мы вынуждены были атаковать, чтоб хоть на час — два замедлить продвижение гитлеровцев. С потерями не считались. За спиной была страна, женщины дети. Не только опаздывали вывозить заводы, но люди не успевали уходить. Мы их миллионами оставили немцам… Часто всё происходило слишком неожиданно. Бой принимали не только в не развёрнутых порядка, но при этом и порой атакуя. А что было делать, ребятки? Полками сходили в могилы… Это уж потом мы освоили премудрости, когда стали сильными. Владение премудростями не много значит, если ты слаб… Это уж после каждый командир научился понимать, что врага следует не вытеснять, а уничтожать, и все такие прочие истины. И всё же мы разбили эту чёртову Германию. Мы — и никто другой!

Апраксин поник, обмяк и грузно, вперевалку зашагал в канцелярию.

Вообще о первых дня войны у нас не вспоминают: в кино увидеть или подробно прочитать — какой-то провал. Словно бы нет тех дней. Исчерпывающим документом служит сборник товарища Сталина «О Великой Отечественной войне Советского Союза». Там разобраны причины временных удач немцев: совершенная внезапность нападения, по границе вражеских войск оказалось сосредоточено много больше, отсутствовал 2-й фронт, Германия использовала весь экономический потенциал Европы, даже нейтральных Швейцарии и Швеции. Основные положения сталинской работы необходимо знать наизусть, и мы их шпарим по памяти в любом порядке.

Дверь в класс майор Апраксин отворяет тычком палки. Высоченная створка откатывает и вваливается он, низко и вбок припадая на ногу: под мышкой журнал, рулон графиков или наглядное пособие. Не знаю более радостного человека! Майор улыбается нам во все зубы (как москвич времён царя Алексея Михайловича иностранцу в диковинном заморском наряде). Он не позволяет помогать себе. Сам развешивает чертежи, диаграммы, схемы, отойдя, любуется, будто узрел впервые. И уже затем внимательнейшим образом изучает наши физиономии — и горе пасмурной. Майор нутром враждебен меланхолии.

Он прицеливается палкой и, ядовито возглашая: «Скорбим?!» — проворно обегает класс. И уже возле «скучниста» вспыльчиво долбит палкой в пол:

— Сколько тебе лет, безусая печаль? Где жалобы? Я спрашиваю: где стенания, слёзы и жалобы?!

Майор тем же аллюром возвращается на кафедру:

— Нет, вы только полюбуйтесь на эти глазенапы! Молчать! Я называю вещи своими именами… Молчать! Жить надо — ты понимаешь это, ходячая скорбь?! Неудачи, горе, поражения, сомнения?! Запугал!.. Да, только собственное признание поражения есть поражение!

Стул скачет с ножки на ножку и застывает подле окна. Теперь пространство перед кафедрой и сама кафедра в полном распоряжении нашего физика.

— Признать себя неспособным к делу, к его продолжению можешь только ты сам. Покамест ты есть, покамест осознаешь своё несовершенство — ты добьёшься всего. Ты всемогущ, ты непобедим! Покамест ты не согласен с болезнью, приговорами знатоков, покамест не согласен с несчастьем, отрицаешь несчастье, плюешь на несчастье — ты на пути к свершению и совершенству…

Вся плоскость кафедры свободна — и майор начинает лупцевать палкой по зеркально-лакированной поверхности. Прыгает журнал, прыгают чернильница, ручка. Он лупцует по кафедре, как по турецкому барабану, запальчиво выговаривая:

— Покамест жив, покамест осознаешь своё несовершенство, даже ничтожество, — ты можешь всё и тебе подвластна жизнь. Покамест ты не согласен с болезнью и приговорами, так называемых, непоправимых несчастий — ты вечен! Меня три раза уносили в палату для безнадёжных. И меня возвращали из той камеры для дохляков три раза! Будьте любезны: возвращали к живым! В той камере вокруг меня умирали, а я твердил несчётное число раз: «Ты должен жить, ты не умрёшь! Ты свободен от боли! Ты не слышишь боли! Нет боли! Я хочу жить! Я живу, живу!..» Эти чувства настолько вошли в меня, что я постепенно перестал ощущать боль. Хлеб, кровь, воздух — вот что такое твёрдая мысль и вера!

Я выиграл Олимпийские игры, 5 чемпионатов мира и 6 чемпионатов Европы.

Юрий Власов

Майор всегда бледен. Эту бледность не берёт даже летнее степное солнце. Всякий раз, когда я смотрю на него, я мечтаю о шрамах на лице — доказательствах отваги. Они красят мужчину, особенно офицера. Что моё лицо? Гладкая кожа, пушок по щекам, румянец, пухловатые губы… Стыдоба, а не лицо воина…

— …Мнения?! Как напугали! Мнения — поросячий страх перед судьбой!..

Трах! От кафедры отслаивается пластина чёрного лака.