Красные валеты. Как воспитывали чемпионов

Майор Студеникин появился неожиданно.

Я вскинулся и приложил руку к фуражке. Дежурный по 3-й роте не относится к числу лиц, которым я обязан отдавать рапорт. Впрочем, с отбоя и до подъема рапорт не отдаётся вовсе.

Зашевелился дневальный 2-й роты, — стало быть, дремал.

Майор кивнул на скамейку под грибком:

— Хочется посидеть?

— Никак нет, товарищ майор.

— Садись, садись, — сказал майор по-домашнему. — Со мной можно, Шмелёв.

И я сел рядом с ним по ту сторону скамейки под грибком, которую не омочил ливень. Майор сидел лицом к фонарю, и я видел его улыбку, правда, смутно, неразборчиво.

И я услышал от него рассказ о трёхсуточном марше его батальона в 1943-м. Семьдесят шесть часов колонна пробивалась по снежной целине: через каждые четыре часа — тридцать минут на привал. На счастье, морозы даже ночью не превышали десяти градусов.

Майор закурил, и красный огонёк папиросы, разгораясь, высветил тонкие губы, нервные крылья носа и великоватый сухой нос. Майору двадцать шесть. Он кавалерийски прям в стане и поджаро энергичен каждым движением. Я завидую его шести орденам и одиннадцати медалям, завидую ранениям: двум лёгким и одному тяжёлому. И ещё — скрученной в вихор полуседой пряди. В училище за ним прозвище Студебеккер, а жены — Эммочка, хотя её зовут иначе. Прозвали так из-за созвучия («ассонанса», как выразился Петька Шувалов), впрочем, как и самого майора: Студеникин — Студебеккер. Это своего рода дань автомобильному прошлому войны: лендлизовским американским грузовикам и нашей «эмке». Портят лицо майора вставные передние зубы из нержавеющей стали.

Майор поднялся и нетвёрдой походкой изобразил, как засыпали люди на ходу. И как, сбиваясь, брели в сторону, не открывая глаз. И как ему вовсе не пришлось спать: «Ну разве минут по десять — пятнадцать». После шестого привала он не мог растолкать даже ротных. Батальон должен был уложиться с маршем за трое суток, но опоздал на… два часа. И майор избежал трибунала лишь из-за успеха боя: задача была выполнена. Батальон с марша вступил в бой. Их очень ждали.

— Вот что наскрёб после от батальона, а был собран по штату. — И майор несколько раз ткнул растопыренной пятернёй в сторону фонаря…

В училище майор три года командовал нашим взводом, его совсем недавно перевели на 4-й взвод нашей роты — и вдруг исчез. Вечером, спустя неделю после зимних каникул, когда каждый за своей партой готовил уроки, он неожиданно зло шлёпнул ладонью по кафедре, обхватил голову и зарыдал. Ребята из 4-го обалдели, а на другой день майор не явился на службу. Офицеры до сих пор делают вид, будто ничего не случилось, наотрез отказываясь что-либо объяснять.

Но мы-то знаем: комиссия!

С января в училище — комиссия. Никто не уведомлен о её существовании и не видел её членов — посторонние в училище, как на ладони, — однако все знают: она есть и последствия её работы очевидны. Её задача — чистка всего личного состава…

Через две недели за нашим Студебеккером исчез командир 3-й роты гвардии капитан Донецкий — любимец всех поколений «кадетов». В своё время и мы побывали под его началом. Грузноватый, в летах, он не выделялся ни выправкой, ни пристрастием к «шагистике». И всё же он был именно «военной косточкой». В его приверженности службе и следа не было от рисовки, упоения властью, угодливости перед начальством. Он никогда не повышал голос, в чем не отказывает себе отнюдь не только Миссис Морли или капитан Зыков… И сейчас вижу седую благородную голову с карими спокойными глазами. И я не выдумываю: они всегда казались печальными. И в обращении с нами у него присутствовало нечто бережливо-терпеливое. Правда, у него было слишком мало улыбок.

Донецкий походил на матёрого, умного, травленого зверя. В прошлом его, несомненно, отличала недюжинная сила. Она не только угадывалась в развороте сутуловатых, затяжелённых плеч и крупных кистях, унаследованных от привычки предков к труду, но и сквозила в неторопливости и достоинстве повадок и какой-то породистой, неделанной невозмутимости. И странно не соответствовало это звание: командир роты — капитан, когда почти все офицеры-воспитатели, то бишь его подчинённые, — три молодых майора и даже один подполковник. А мы, сто с лишним воспитанников, не замечали эти золотые погоны с единственным узким просветом — погоны младшего офицера: гвардии капитан Донецкий как бы заслонял их, хотя погоны для нас всегда имеют важнейшее значение. Ведь погоны не только старшинство в воинской службе, но и выделение способных. Рядом с гвардии капитаном Донецким Миссис Морли смахивал на заносчивую нахальную таксу, а неутомимый придира, резонёр и матерщинник, однако до чрезвычайности расторопный майор Журавлёв по прозвищу Пан, произведённый перед Новым годом в подполковники, представлялся каким-то игрушечным, выдуманным, ненастоящим. Гвардии капитан Донецкий исчез также незаметно, а его место занял Пан. Перед исчезновением Донецкий командовал одной из рот малышей. Впрочем, Пан очень скоро получил назначение в строевую часть на батальон, а его место занял подполковник Рогов.