Но чаще встречалось не сочувствие, а трагическое взаимное непонимание. Например, чиновники недоумевали, когда выяснялось, что у умерших от голода рабочих при себе была крупная сумма денег[804]
. Это открытие только укрепило давние националистические стереотипы – образ скаредного «узбека в халате», который скорее умрет с голоду, чем расстанется с накопленными деньгами. Среди рабочих «Уралмаша» (Уральского завода тяжелого машиностроения) бытовала шутка, что аббревиатура от его названия, УЗТМ, расшифровывается как «Узбек, здесь твоя могила». Та же проблема упоминалась в отчете, поступившем из Свердловской области. Узбеки и таджики, по словам автора отчета, не ели рыбу, копченую колбасу, грибы, квашеную капусту и блюда из этих продуктов, поэтому часто прямо в столовой продавали основное блюдо русским рабочим. Торговля обедами и хлебом приняла внушительные масштабы. Дело было не только в непривычной пище. Как объясняет историк Вера Соловьева, многие среднеазиатские крестьяне впервые получали зарплату и надеялись накопить денег для семьи, чтобы, вернувшись домой, расширить свой участок. Начальник отдела кадров Нижнетагильского химзавода выразил широко распространенные представления, бессердечно заявив, что все узбеки и таджики все равно перемрут зимой[805]. Мемуарист М. М. Ковалевский, отметив, что рабочие, отчаянно искавшие спасения, порой неосознанно ускоряли собственную гибель, дал происходившему поразительное название – «невольный геноцид». Наибольшую ярость у Ковалевского вызывал тот факт, что руководители, знавшие, как ведут себя рабочие и чем это кончится, ничего не предпринимали[806]. На массовую смертность от голода, тесно связанную с издевательствами, спецификой пищевых привычек и надеждами на будущее, закрывали глаза; в лучшем случае эти факты приводили в замешательство, в худшем – вызывали националистическое презрение.Рабочие из Средней Азии сталкивались не только с дурным обращением со стороны начальства, но также с агрессией и оскорблениями со стороны других рабочих. В отчете о положении рабочих из Средней Азии на угольных шахтах в Копейске Челябинской области, составленном для ЦК Коммунистической партии Киргизии в сентябре 1943 года, инспектор писал:
В прошлом году (ночью) одного нацмена на улице русские ребята избили до смерти, который был ни в чем не виновен.
Сапожник «Стройуправления» Абдукаримов днем шел в столовую, его встретили трое русских ребят и сильно избили, в это время другие русские, проходящие мимо, смеялись над ним, вместо того чтобы прекратить избиение.
10 сентября 1943 г. один рабочий-узбек ходил по базару, его двое русских избили палками, спрашивая его «кто тебе разрешил по базару ходить», он от них сбежал и этим спасся.
Об этих фактах знали прокурор и нач. шахты, но они никаких мер не принимали, знал об этом и горком партии, но никаких мер тоже не принял[807]
.Летом 1943 года государство не только попыталось улучшить условия в самых проблемных местах и обеспечить рабочим привычную пищу, но и приняло отдельные меры против проявлений национализма или, как это формулировали в официальном дискурсе, антисоветских выпадов отсталых работников, не усвоивших элементарных представлений о национальном единстве народов СССР. Наиболее злостных нарушителей отдали под суд, и в назидание другим им вынесли суровые приговоры[808]
.Борьба за труд
Через несколько недель после того, как немцы окружили Сталинград, Комитет праздновал небольшое личное достижение: ему удалось мобилизовать в разрушенный город и область первую группу из 750 человек, чтобы начать восстановление. Месяцы страшных бомбежек стерли город с лица земли, хотя среди дымящихся руин оставались тысячи мирных жителей[809]
. Еще тысячу людей отправили отстраивать заново местный порт[810]. За весну для восстановления города приехали десятки тысяч квалифицированных и неквалифицированных рабочих, в том числе 20 000 только что мобилизованных девочек и женщин. В июне 1943 года Александра Черкасова сформировала женскую добровольческую бригаду, а вскоре к черкасовскому движению присоединились десятки тысяч девушек[811].