Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны

Пропаганда влияла на мнения и настроения народа, но и реакция обычных людей, в свою очередь, определяла высказывания государства. Партийных руководителей чрезвычайно интересовало, что рабочие, крестьяне и другие социальные группы думают о войне. После собраний беседчики и инструкторы подробно записывали вопросы и ответы присутствовавших, а затем передавали свои наблюдения руководству, и так они достигали ЦК. Эти записи, некогда помеченные грифом «Совершенно секретно», показывают не только как речи Сталина и других партийных руководителей проникали в «беседы», но и как их воспринимали рядовые граждане. Общее настроение за годы войны менялось: паника и ужас первых недель уступили место годам жертв и отступлений, а они – разгорающемуся чувству гордости и предвкушению победы. Менялась и суть высказываний государства. Настроения и высказывания, всегда привязанные к происходящему на фронте, производственным нуждам и обстановке повседневной жизни, влияли друг на друга.

Ужас вторжения: смятение и решимость

Большинство советских граждан спокойно спали, когда в 3 часа 15 минут утра 22 июня 1941 года немецкие бомбардировщики атаковали Севастополь. Официального объявления войны не было, поэтому сигналом о начале вторжения послужил визг бомбардировщиков. Для подавляющего большинства людей, не посвященных в данные разведки, нападение Германии стало полной неожиданностью. Они знали, что война вероятна, но не думали, что она начнется без предупреждения. В 1930‐е годы газеты были пропитаны антифашистской риторикой и репортажами: о Гражданской войне в Испании, о продвижении Гитлера на восток, об оккупации нацистами Европы. Партийные активисты регулярно проводили в школах и на заводах собрания, где объясняли происходящее. Поэт Евгений Долматовский впоследствии сравнил Гражданскую войну в Испании с заочным обучением борьбе против фашизма, предварявшим четырехлетний курс Великой Отечественной войны[1118]

. Школьников учили строевой подготовке, готовя к войне, а их родители работали в условиях нового, ужесточенного трудового законодательства. Однако пакт Молотова – Риббентропа, подписанный в августе 1939 года, как предполагалось, на десять лет, ослабил страх перед надвигающимся вторжением. Яков Михайлов, в 1941 году подросток, позднее так описывал свой тогдашний настрой:

Но все, понимаете, как-то еще верили, что, может быть, это как-то, на этом закончится. Большинство не думали, что они нападут на Советский Союз. У нас показывали же фильмы, такой был фильм «Если завтра война». <…> Да ну что вы, конечно, все время [была пропаганда, что наша армия сильная, непобедимая]. Это профанация была, самая настоящая[1119]

.

Большинство людей совершенно не представляли себе, какой затяжной и страшной может оказаться эта война. Советские СМИ уверенно, даже хвастливо рассказывали о доблести Красной армии, уверяя граждан, что война будет короткой и не затронет территорию СССР. Такие популярные фильмы, как «Александр Невский», «Если завтра война…», «Морской пост», только укрепляли эту уверенность. Даже военачальники были полны ложного оптимизма, обещая населению «легкую победу» «малой кровью»[1120]. В первые дни после начала войны люди на далеких от фронта территориях все еще цеплялись за эту наивную убежденность. Один ленинградский рабочий на металлургическом заводе объяснял своему товарищу, «что через неделю все будет кончено». «Ну, за неделю, пожалуй, не кончишь, – возразил тот, – надо до Берлина дойти… Недели три-четыре понадобится». Многие еще помнили чувство братства и революционной солидарности в годы Первой мировой войны, поэтому полагали, что немецкие рабочие не станут воевать за Гитлера. Другой рабочий рассуждал: «Конечно, немецкие рабочие нас поддержат, да и другие народы поднимутся. Иначе быть не может!»[1121] Иллюзии были быстро и безжалостно разрушены.