Крепость тёмная и суровая: советский тыл в годы Второй мировой войны

Кроме того, как только на местах снова появились парткомы и советы, местные жители сами выдавали коллаборантов. Возмущенные тем, что семьи красноармейцев лишились дома или живут среди развалин, они сообщали о тех, кто при немцах возглавлял местную администрацию или другие учреждения, работал в полиции и по-прежнему благополучно вместе с родственниками жил в квартирах, доставшихся им после тех, кто пал жертвой фашистов. Однако после освобождения в стране царил политический хаос. Власть сменилась, но государство по-прежнему не решило, как быть с родственниками людей, обвиненных в коллаборационизме, если их вина еще не доказана. В частности, через девять месяцев после освобождения Краснодара представители местных партийных организаций и советов все еще обсуждали этот вопрос. На общем краевом собрании работник местного совета заявил, что, когда он и его товарищи бывают на заводе, первое, о чем их спрашивают, – почему семьи полицаев продолжают спокойно жить среди людей. Когда их прогонят? Когда им покажут, что вернулась советская власть? Он обратился к присутствовавшим: неужели советская власть и в самом деле так слаба, что не может избавиться от этих негодяев? Впрочем, решать имущественные вопросы предоставили прокуратуре, а она отказалась давать делам ход без расследования. Она заняла такую позицию во избежание произвола, но вышло так, что многие коллаборанты и их семьи продолжали жить в квартирах, полученных от немцев в награду за службу[1283]

.

В Киеве, городе, где до войны действовали строгие ограничения на проживание, местные чиновники попытались после освобождения следовать четким правилам фильтрации. Тысячи людей вернулись в город в поисках работы и жилья. Многим разрешили приехать из эвакуации, но было также немало дезертиров, коллаборантов или просто бывших местных жителей, вернувшихся без официального разрешения. Вернувшиеся часто ссылались на постановление Верховного Совета от 5 августа 1941 года, гарантировавшее возвращение жилплощади военнослужащего его семье. Украинские власти настаивали, чтобы киевские чиновники пресекали неорганизованный въезд в город без разрешения, выданного каким-либо учреждением или предприятием. Однако городская администрация не знала, что делать с семьями военнослужащих или с коллаборантами, которые оставались в Киеве, но у которых кто-то из родных после освобождения ушел на фронт или в партизаны[1284]

.

Многие местные чиновники охотно брали взятки. Елизавета Дубинская вспоминала, как вернулась в Киев ее семья:

Ну, немцы были… повесили немцев. А их снимали и хоронили. Ну, немцев повесили, наши повесили немцев. Я только присутствовала, видела, как они висят. Противно было на их смотреть. Ну, в Киеве были те же самые улицы, разбитые, разломанные, там все разгромлено. Что там можно было [нрзб.] разбиты. [Наша квартира] была разбита. Отец купил у хозяйки частным образом сырой подвал. И мы жили на Олеговской. Это Подольский уже район. А потом уже, когда я уже, прожили несколько лет, пока мне уже дали, я добилась квартиру. Это прошло несколько лет, все не хотели мне никак давать, хоть я участник боевых действий, но все равно, за деньги продавались тогда квартиры. Неофициально это[1285]

.

В плане получения жилья в более выгодном положении оказались те, кто во время оккупации оставался в Киеве. Значительная часть жилищного фонда была разрушена, и многие из тех, кто не уезжал из города, перебрались в квартиры получше. К моменту освобождения более 350 000 человек еще находились в эвакуации, а около 100 000 жителей города (в том числе 50 000 евреев) убили немцы. Полную перепись всех жителей Киева провели только после окончания войны. А пока между теми, кто остался, и теми, кто вернулся и претендовал на свое прежнее жилье, вспыхивали конфликты. Украинцы, жившие в оккупации, упрекали вернувшихся евреев в том, что те пересидели войну в эвакуации, а те, кто вернулся из эвакуации, обвиняли тех, кто никуда не уезжал, в коллаборационизме[1286].

Порой людям удавалось мирно уживаться под одной крышей. Студентка консерватории Наоми Дейч, работавшая на оборонном заводе в Свердловске, рассказывала, что поселилась вместе с людьми, забравшими квартиру ее семьи: