Кром. Книга первая

Люк находился чуть в стороне от собравшейся толпы, и мальца никто не заметил. Он подошел поближе к людям. Тут собрались не только боевики, затянутые в тугие непробиваемые для самострела доспехи, в корявых шипастых шлемах, потрясающие оружием, но и их семьи – жёны, дети, и даже всякая ничтожная челядь. Все они восторженно кричали, прославляя кого-то. А кого они могли прославлять кроме самого Короля?

Сузившимися, настороженными глазами, мальчишка оглядел толпу, пальцы судорожно вцепились в ложе взведённого арбалета. Самого Короля на площади пока не видно. А толпа всё кричала что-то дикое, непонятное, что-то про чудеса, про доспехи, про Короля, снова про чудеса, и снова про доспехи… Неуловимое предчувствие чего-то важного удерживало мальчишку в этой толпе, мешало ему тихо отойти и затеряться среди обступивших площадь домов.

Наконец из здания напротив показался Король, вернее его свита – самого Короля пока не видно за широченными плечами, отливающих медью и железом бойцов. Дежурное ликование толпы усилилось. Царственная группа величественно поднялась на помост посреди площади и расступилась.

Мальчик увидел Короля. Он стоял в центре, подбоченясь, гордо вытянувшись во весь свой небольшой рост. Голова, по обыкновению, картинно вскинута, на губах обычная кривая ухмылка упоения самим собой. Знакомое до ненависти лицо. Но что-то неуловимо в облике Короля поразило бродяжку, сначала он не понял что, и, наконец… Доспехи! Да ведь на Короле нет ни панциря, ни наплечников, ни стальных рукавиц, ни сапог с металлическими пластинами. На Короле только рубашка, простая кожаная, потрёпанная рубаха, перехваченная ремнём с мечом в ножнах. Рубаха и больше ничего!

В мальчишке поднялась тугая звенящая радость. Такая же тугая и звенящая, как стальной лук в его арбалете. Ещё не веря до конца в это счастье, и страшно тревожась, что волшебное наваждение вот-вот пропадёт, он вскинул арбалет к плечу, совершенно машинально, не задумываясь, взял поправку на ветер, прикинул расстояние… Спуск так плавно и легко подается под пальцем – толчок, сбросившей напряжение стали, шмелиный гуд тетивы, и стрела – короткий стальной болт с трехгранным наконечником, способным пробить панцирь зубатой улитке, уходит в воздух. Мальчишка, замерев, следит за её полётом.

А та идёт легко, по чёткой дуге, дрожа от скорости и нетерпения. Стрела несёт свист на оперении и смерть на стальном острие. Стрела пробивает потёртую кожу рубашки и входит в белое рыхлое тело, покрытое омерзительным рыжим волосом.

Стрела разворотила рёбра, выбила, как игральные кости, хрупкие позвонки. Прошла насквозь и вонзилась в помост всё ещё дрожа и урча от удовольствия.

Толпа замерла в едином вздохе, приближенные застыли в невольном полудвижении, направленном к Королю. А он рухнул на помост с грохотом, как груда костей, едва подогнув ноги. И над площадью раздался звонкий, захлёбывающийся радостью детский смех:

– Ха!..Ха!..Ха-а!.. А Король-то голый!

Глава девятая

Черной струящейся змейкой проклятие следовало за человеком.

Проклятие пряталось в трещинах мостовых, рассыпаясь пылью. И человек наступал на него. Проклятье взвивалось вверх, движимое порывом воздуха, как черная неуловимая паутинка. И человек путался в его липких нитях. Проклятье кружило вокруг, будто облачко сухой черной пыльцы. И человек вдыхал его. Проклятье осыпалось на седую голову тончайшей черной пудрой. Но человек не замечал его.

Потому что он сам был проклятием.

От банды Барона шли три дня заброшенными районами Пустоградья прямо на север. Беглых собралось полтора десятка, целый караван, в том числе несколько женщин. Шли быстро, тащили на горбах и ручных тачках-тележках припасы и товары, отданные Бароном как аванс за оружие мастёрых.

Волод все время ждал, что вот-вот откроется Проспект – дотоле неизвестный ему величественный и царственный памятник Городу, некий символ, означавший для народа банд что-то грандиозное, недоступное и вечное. Но Проспекта все не было. А Волод удивлялся, почему здешние люди дают названия бандам и местам их расположений, привязываясь к нему, ведь Проспект так далеко от их территорий. Волод спросил об этом беглых, но они не ответили, они вообще говорили редко.

И наконец…

– Старцы Основатели… Что это…

Город пересекала пустая полоса. Это не площадь, не улица, нет – полоса шла против городского плана, вопреки городскому порядку и самому здравому смыслу. Пустота пересекала улицы, перечеркивала дворы, перерезала строения. Гигантский таран прошел прямиком через дома, через Город, разрушая, сминая, корежа.

Это грубый разрез в плоти Города – будто гигантский клинок рассек целые здания – вырезал середину или срезал часть, и теперь эти строения стояли с вывороченным наружу нутром, нелепые, жалкие, уродливые, образуя по двум сторонам разреза новую чудовищную улицу.

Это шрам шириной в тридцать метров, покрытый, словно коростой, сплющенными, раздавленными обломками зданий, щебнем и камнем – как будто по нему прокатился тяжелейший каток, прессуя и сминая под собой все, что только можно.