Кровь драконов

— Это самообман, Тимара, — негромко и жестко произнес Татс. — Ты не погружаешься в жизнь Кельсингры. Ты отказываешься от настоящего и уходишь в воспоминания, которые никогда не вернутся. И там нет ничего настоящего. Ты не принимаешь решений, а если последствия оказываются чересчур серьезными, то просто сбегаешь. Ты усваиваешь некий образ мыслей, а когда возвращаешься обратно, то чувствуешь себя потерянной. Зачем ты плаваешь в грезах? Почему ничего не делаешь здесь и сейчас? Только задумайся: какой опыт ты упускаешь, какие возможности проходят мимо тебя? Что ты скажешь год спустя об этих временах, когда тебе посчастливилось попасть в Кельсингру?

Смущение Тимары превратилось в злость. Татс не имеет никакого права ее упрекать! И даже если ему кажется, что она совершает глупость, то это ее личное дело: она, между прочим, никому не вредит. Ну… пожалуй, только ему, и притом она задевает исключительно его чувства. И отчасти в этом виноват он сам. Что, разве не правда?

Татс понял, что Тимара рассердилась. Девушка заметила, как плечи его вдруг напряглись, да и голос тоже изменился.

— Я хочу, чтобы ты кое-что знала, Тимара… Если ты когда-нибудь решишь быть со мной, то я не буду думать ни о ком, кроме тебя. Я не стану называть тебя чужим именем или делать с тобой что-то лишь потому, что когда-то очень давно это нравилось другому человеку. Когда ты наконец позволишь мне дотронуться до себя, я буду прикасаться к тебе. И только к тебе. А Рапскаль может тебе это пообещать?

От противоречивых чувств у Тимары путались мысли, но неожиданно на помощь ей пришел Карсон.

— Драконы дерутся! — громко завопил он. — Эй, хранители, быстро все сюда!

Тимара резко развернулась и побежала к берегу — навстречу опасности и прочь от Татса.

— За что ты ненавидишь меня?

Женщина по имени Кассим еще пару раз щелкнула ножницами, а потом провела тонкими пальцами по волосам Сельдена, расправляя их и высматривая, не остались ли где-нибудь колтуны. От этого прикосновения у него мороз прошел по коже, и он по-детски содрогнулся. Другая женщина могла бы улыбнуться в ответ. Но взгляд Кассим был холодным и отчужденным.

Она задала ему встречный вопрос:

— А почему ты решил, что я ненавижу тебя, человек-дракон? Разве я неуважительно с тобой обращалась? Была невнимательна или чем-то тебя обидела?

— Ненависть окружает тебя маревом, словно жар костра, — признался Сельден.

Кассим отодвинулась, чтобы выбросить горсти влажных волос через зарешеченное окно. Покончив с этим, она захлопнула створку и опустила изящные деревянные жалюзи. Хотя они были покрыты белой краской и расписаны птицами и цветами, в комнате царил полумрак. Сельден вздохнул, огорченный расставанием с солнцем. Бедняга замерз и никак не мог согреться: долгие месяцы скитаний совершенно измучили его.

Женщина приложила ладонь к защитному экрану:

— Я вызвала твое неудовольствие, и теперь ты пожалуешься моему отцу. — Это прозвучало не как вопрос, а как утверждение.

Сельден был поражен:

— Нет, что ты. Мне просто не хватает дневного света. Меня постоянно держали в плотном шатре, а по дороге сюда — в трюме корабля. Я тосковал по свежему воздуху.

Кассим отошла от окна, не подняв завесы.

— Зачем смотреть на то, чего не можешь иметь?

Он подумал, что, видимо, именно по этой причине она с головы до пят закуталась в бесформенное белое одеяние. Открытым оставался только овал ее лица. Он никогда раньше не видел женщин в подобных облачениях и заподозрил, что такой наряд является ее собственным изобретением. Посещая чужие края, все жители Дождевых чащоб закрывали лица вуалями. Даже когда они добирались до Удачного, где люди, кажется, должны были бы понимать, что к чему, их чешуя и бородавки привлекали нездоровый интерес зевак и вызывали испуг и насмешки. Уроженка Дождевых чащоб закрыла бы не только лицо: длинные перчатки, богатая вышивка и бусины довершили бы ее облик. Такая одежда демонстрировала бы богатство и статус ее владелицы. А эта женщина одета аскетично, как будто ее тело приготовили к погребению в могиле для нищих. А на ее красивом лице ясно отражались царившие в душе злость и возмущение. Пожалуй, Сельден предпочел бы, чтобы она опустила глаза.