Кровь как лимонад

Словно специально для Насти диджей ставит «Midnight Show» «Killers», и девушку сносит мощной волной музыки. Жеку она прихватывает с собой. На танцполе становится тесно и жарко. Жека чувствует, как разметавшиеся флагом чьи-то чужие длинные волосы щекочут ему шею. Все братья и сестры, все улыбаются. Жека тоже, хотя кто-то только что пролил на него текилу. Наплевать. Облившему его, наверное, тоже жалко своего спиртного. Глаза Насти рядом, он видит их, но выражение ее лица теряется в полумраке. Он приближается, целует ее. Губы девушки мягкие и влажные. Жеку захлестывает желание.

Они продолжают целоваться где-то на лестнице, ведущей на второй этаж. Жека прижимает Настю к стене с такими выщербинами, будто перед ней происходили расстрелы. Она обнимает его правой ногой, он держит ее за бедра. Мысль о том, чтобы пойти в туалет и заняться в нем чем-нибудь более интересным, чем танцы, кажется ошеломляюще прекрасной.

— Эй, ребята! Остыньте! — слышат они голос, оборачиваются и видят парня в кофте с надписью: «Охрана». — Этим займетесь дома.

Пытаясь последовать совету охранника и остыть, они садятся на террасе на крыше. Ветра в колодце двора почти нет. За домами — сияние от подсветки Спаса на Крови.

Чувствуя голод, Жека предлагает взять по слайсу гавайской пиццы с ананасами. Пока он ходит вверх-вниз по лестнице, Настя заказывает в верхнем баре обжигающе горячий чай. Они молча едят, дыша осенним воздухом и слушая разговоры, шутки и перебранки клабберов. Перед тем как вернуться на танцпол, прямо у стойки вливают в себя по очередному шоту «егермайстера».

Танцпол забит, свободного места нет. Люди пляшут между столами. В тесноте Жека с Настей трогают друг друга. Кому какое дело, если кто и видит.

Жекин «опель» припаркован в пятидесяти метрах от клуба. И очень кстати, что рядом нет фонарей. Они садятся в машину, со скрипом откидывают сиденья назад. Настя хочет ограничиться лишь приспущенными джинсами и сдвинутыми вбок трусиками, но Жека вещь за вещью раздевает ее всю, что в заполненном флюидами секса тесном пространстве не так-то просто сделать, и это возбуждает еще больше. Стащить обувь — вообще настоящая беда. Настя кладет свою руку ему на член, обхватывает пальцами и начинает ласкать его. Готовый вот-вот взорваться, Жека с сожалением убирает руку. Обнаженная девушка садится на него сверху. Рычаг переключения передач слева от них.

— Смотри не перепутай, — говорит Жека.

Настя смеется.

— Ты себе льстишь.

Она не договаривает, шумно выдыхая воздух. Когда Жека входит в девушку, ее рот округляется. Дотягиваясь, Жека целует ее груди. Настя пытается прогнуть спину, но упирается головой в потолок. Его руки скользят по ее спине, пока она скользит на его члене. Жеке горячо, но он крепится из последних сил. Настя начинает громко кончать. Ее стоны пробивают брешь в старательно возведенной Жекой плотине, в его голове вспыхивают бенгальские огни. Настя куда-то исчезает, и через мгновение он чувствует свой член в ее влажном рту. Огни становятся ярче и колючее, и он стонет, выстреливая тугой струей. Потом снова видит лицо Насти над собой и целует ее в соленые губы.

— Ты сладкая, — говорит он неправду.

— Сомневаюсь. Это все твоя начиночка, — в ответ дурачится она, нажимает на кнопку стеклоподъемника, впуская в салон ночную прохладу октября. — И, пожалуйста, друг мой, не снижай впечатления…

* * *

Проснулись они в середине дня, помятые, как Михалков и Соломин после попойки в Баскервиль-холле. Сходство усиливала сваренная Настей каша, «овсянка, сэр».

Перед завтраком Настя пошла в душ. Пока она плескалась, Жека валялся в постели и вспоминал, как они приехали сюда ночью. Настя зашла в подъезд босиком, держа свои «мартенсы» в руках. Ее наглухо застегнутая кожаная куртка была надета на голое тело. Дома, расстегнув куртку, она вновь поставила «Kilimanjaro Darkjazz Ensemble» и, опершись на локти и раскинув согнутые в коленях ноги, смотрела, как Жека губами, языком и руками ласкал ее везде. Настины оргазмы, замешанные на оральном сексе и мрачном нуаровом эмбиенте, следовали, как вагоны скорого поезда. Так и не дав ей снять куртку, он входил в нее сзади. Весь мир мог лететь в тартарары, и не было ничего важнее их потных, сплетенных в объятиях тел.

А теперь не было ничего важнее, чем проглотить таблетку аспирина, чтобы не болела голова.