Кровавый жемчуг

Он отъехал еще подальше, но так, чтобы видеть вход в храм и паперть. Если бы он знал, откуда появится непутевый ярыжка, то двинулся бы навстречу! Но Стенька этого ему, разумеется, не сообщил.

– Бог в помощь! – услышал вдруг за спиной Деревнин.

Он повернул голову и увидел знакомое лицо.

К нему подъехал невысокий, но крепкий мужичок на кауром коне и в каком-то буром кафтанишке. В иных обстоятельствах Деревнин бы охотно пожелал Божьей помощи этому человеку, но сейчас приветствие его смутило, поскольку подъехавший был конюхом с Аргамачьих конюшен по имени Тимофей и по прозванию Озорной.

– И тебе! – отвечал несколько свысока Деревнин.

Все-таки конюх, пусть даже стряпчий конюх, не чета подьячему.

– Далеко ли собрался, Гаврила Михайлович? – спросил Тимофей. – Коли по пути, можно бы и вместе. Дороги-то неспокойные. Мы бы и проводили.

– А ты, Тимофей, куда собрался?

– Да я вот с товарищами по Троицкой дороге поеду. Вот и они!

Деревнин увидел как раз тех, кого они со Стенькой собирались выслеживать: конюшонка Данилку, известного ему в лицо по делу княжича Обнорского, и Семейку Амосова, который тоже был в Кремле личностью многим знакомой. Конюшонка, видать, прихватила скорбь зубовная – рожа была обмотана суконным лоскутом, прикрывшим часть правой щеки и даже угол рта, узел пришелся над левым ухом и концы лоскута заячьими ушами торчали из-под шапки.

Эту предосторожность выдумал Озорной – коли где-то поблизости Гвоздь, знающий Данилку в лицо, околачивается, то лучше его, вора Гвоздя, понапрасну не смущать…

Семейка на вороном бахмате подъехал ближе.

– Бог в помощь, Гаврила Михайлович! – поздоровался и он. – А что, далеко ли собрался?

– Да нет, недалеко, – не зная, что и соврать, буркнул Деревнин.

– Я ему толкую – коли по пути, поехали бы вместе, – сказал Тимофей.

– Гаврила Михайлович! – обратился к подьячему Семейка. – А ведь тебя нам Бог послал! Коли дело у тебя не шибко спешное – поезжай с нами! А потом мы тебе пособим – коли что куда доставить нужно или, наоборот, привезти – съездим, привезем! Мы недалеко собрались, у нас дельце на Троицкой дороге. И коли Бог удачу пошлет – хорошо, чтобы человек из Земского или Разбойного приказа с нами был и все своими глазами видел.

– Да мне-то недалеко… неподалеку тут… – мысленно посылая Стеньку в пекло, отвечал Деревнин.

– А коли недалеко – что же ты, Гаврила Михайлович, как в военный поход собрался? – спросил Тимофей. – Епанча у тебя, гляжу, как у нас, у конюхов, – толстенная и олифленная, такую ни ветер, ни ливень не прошибут! Где брал-то?

И, не успел Деревнин слово молвить, конюх приподнял край епанчи.

– Ого! Да ты при оружии?!

– Нишкни!.. – взмолился подьячий, а тут и Данилка подъехал.

– Ну, что я говорил? Это они с тем земским ярыжкой на нас зуб точат! Это они нас выслеживают! Я как его увидел – понял!

Не то чтобы у Данилки были основания так говорить, нет же! Но он чувствовал со стороны Стеньки такую недоброжелательность, что невольно ждал от Земского приказа неприятностей. Опять же – Стенька-то знал, что скрыться с белянинского двора скоморохам помогли конюхи, однако никто из Земского приказа на Аргамачьи конюшни с расспросами не являлся. Стало быть, сведения эти подлый ярыжка приберег для собственного употребления. И, возможно, принялся просто-напросто следить за конюшнями!

– Верно ты говорил, – одобрил Тимофей. – Вот и доказательство. Поедешь, стало быть, с нами, Гаврила Михайлович! Негоже тебя тут оставлять.

– Да вот те крест – на что ты мне, Тимофей, сдался?! – искренне отвечал подьячий и перекрестился. – Отпусти душу на покаяние! Дельце у меня!..

– Вот ведь приказный крючок! – не удивился, а скорее обрадовался Тимофей. – Ловко извернулся! Я-то тебе и на черта не сдался – вот кто тебе нужен!

И указал на Данилку с Семейкой.

– Тихо, братцы, идет!.. – увидев вдали Третьяка, Семейка заторопил товарищей убираться от церкви куда-нибудь подальше.

– И коней ведет, – добавил Данилка, хватая за повод коня, на котором, как крепостная башня, громоздился в своей епанче Деревнин.

– Ну – к Огапитову, что ли? – Семейка подтолкнул бахмата каблуками.

Стеречь Деревнина доверили Тимофею – он во всем этом деле еще мало что разумел, он ночью под забором не околачивался и с мужичищем-медведищем не воевал, опять же – он самый старший, нужно же подьячему почтение оказать!

Деревнин сперва ругался и грозил страшными карами. Но меру знал – от Земского приказа-то государю одни огорчения, а конюхи у него в любимцах ходят. И поди знай, что они на самом деле затеяли! Не тайное ли распоряжение выполняют, из тех, от которых на бумаге следа не остается, разве что пишется в отчетах: и по твоему государеву велению сделано? Уж больно наглы…

Опять же – коли у них намерение взять клад боярина Буйносова, то не увязано ли сие с какими-то придворными выкрутасами и загогулинами? В самом деле, какой боярину резон в спокойное, не военное время клад хоронить? И точно ли там клад закопан? Не мертвое ли, Боже упаси, тело?!?

Подьячий среди ругани подпустил имечко боярина Буйносова. Разумный Тимофей спросил – а боярин-то тут каким боком пристегнулся?