Кружевные закаты

Своим лбом Яня впечаталась в промежуток от шеи до подбородка Литвинова. Так ей стало хорошо, естественно в этой позе, словно для этого она и была создана, испытывая наивысшие приливы счастья только с Николаем. Словно песком занесен был сад за окнами от размаха заката. Строгий парк с подстриженной зеленью и скульптурами. Качели. Восхищение мгновением сквозило в глубине ее взгляда так отчетливо и было так заражающе, что ему тоже стало светло и свободно. Словно новый мир открыл Николай за это волшебное время в собственном имении. Как пятна на бумаге, охваченной янтарем пламени, проступали облака на горизонте. Даже еда стала вкуснее, а восприятие кристальнее.

В отсутствии Анны, сбежавшей в столицу, гуляли они по зачарованным закоулкам усадьбы, всюду алкая красоту и выискивая ее даже в обкусанных листьях под ногами. Быть может, оттого только, что красота эта была внутри них. И тем не менее Янина тяготилась сложившейся ситуацией тем больше, чем лучше она становилась, поскольку чувствовала, что все это преходяще и исчезнет так же легко, как пришло. Внешним обстоятельствам по силам растоптать любовь, ведь люди очень привязаны к ним. Как красиво и якобы правильно говорить, что чувства не стираются, что отказаться от них во имя обстоятельств низко… И тем не менее мало кто хочет участи содержанок, скатывающихся затем до публичных домов; в положении актрис с незаконнорожденными детьми. Янина всерьез размышляла, что сделала глупость, что счастье, которое она черпает сейчас, не покроет ужаса и бездны, которые охватят ее после, когда вуаль спадет… «Те, кто считает, что любовь превыше всего, никогда не выходили за пределы своих ладных домиков… Не хлебали истинной жизни. Как только оказались бы на улице, поняли бы, что для выживания и элементарного благоустройства кусок хлеба важнее. Почему-то, в запретной любви чаще всего отрекается кто-то один, чаще женщина, хоть она и более уязвима, и терять ей только честь… Если же отрекаются оба, то в итоге оба и несчастны… Как найти баланс? Неужто любовь возможна только с соблюдением всех приличий? Тогда ведь нечему будет ее топить… Кроме некоторых раскрывшихся качеств супругов и бесконечной с годами усиливающейся боли». Янина размышляла так всерьез, но при этом презирала себя. Не только за то, что уступила порыву, и жизнь может пойти под откос (хотя она понимала, что, пока Николай будет в силах, он будет заботиться о ней), но и потому, что думала так низко и выживание ставила выше чувств. Она запуталась и не любила ни приверженцев романтики и порывов, ни расчетливых мещан.

Принято считать, что от прошлого полезнее отказаться. Но Янина вспоминала о Денисе с какой-то болью недосказанности и думала, как бы поступила теперь, не будучи уже такой ограниченной в собственной категоричности. Некогда она упивалась своими остроумием, обособленностью непримиримости, считала, что если человек единожды допустил промах, его стоит выбросить за борт своей жизни. Теперь ей претила такая узколобость, а неустроенность будущего и более шаткий и бесчестный, чем положение старой девы, статус любовницы обрушивался каждое утро всей стеклянной массой, покалывая отставшими уголками щеки. И, тем не менее, украдкой обнимая Николая и чувствуя привкус его кожи у себя во рту, она забывала тревогу.

– У меня есть жизнь коме этой дряни. Но она и ее умудряется как-то очернить! – говорил Николай в тот вечер.

Янине не очень понравилось, как Николай назвал ее сестру – взыграла родовая порука, но, что поделать, в душе она была согласна с ним.

– Когда больна душа, едва ли это не скажется на всей жизни ее носителя, на каждом вздохе и проявлении, – серьезно, скупо, и грустно, в раздумье, с какой-то потайной болью отозвалась из полумрака Янина. И смолкла, словно не зная, как и зачем продолжать, раз уж все ясно.

47

Анна возникала во впечатляющих гостиных Петербурга как Венера, выступающая из морских волн. Независимостью и искушенностью она поражала и притягивала, заставляла принять свои правила.

Разнузданная страсть зелени, прозрачная тишина имения, где все словно умирали наяву, тяготила Анну, пока она неподвижно сидела на балконе и глядела на поля. Она не была приверженцем роскоши и излишеств, но теперь вдруг ее отчаянно потянуло в город, к людям… Лишь бы не оставаться наедине с мужем и не видеть его скорби.

Анна Литвинова, загадочная и неотразимая, вся исходила, бродила духами. Пудра окутывала ее вуалью из дымчатого светлого шелка. Она веселилась, заливисто смеялась, была прекрасна. В уютных залах кто-то порой цитировал свои распахнутые стихи. Словами она притрагивалась к людям, и те рады были завязать не обременяющее знакомство, не притрагиваясь к вершине внутреннего айсберга.

– Великолепный раут… – одобрительно жмурясь, сказала госпожа Литвинова однажды вечером хозяйке дома, куда забрела.

– Вы так добры, – с сознанием собственного достоинства и необходимости вести именно эту жизнь, лишь в ней черпая вдохновение, отвечала та с однообразной улыбкой.