Крылья голубки

Однако дело не в этом – тут я позволю себе восстановить итоговое критическое равновесие, – ведь не было представлено полного орнамента событий, подробного плана каждой из частей, и, стало быть, нельзя рассчитывать на большее, чем, исследовав фрагмент за фрагментом предложенные образы, проследить строение сюжета. Только в этой целостности проявляется преимущество каждой части, точно вписанной в общий рисунок, и за счет этого претендующей на нечто большее, чем простое высказывание, не противоречащее общей структуре. Применение такой схемы давно испытано и вполне уместно, хотя у меня и нет возможности для обзора всей итоговой панорамы. Ясность характерна уже для Книги первой – иначе говоря, как прежде было сказано, для первого «фрагмента», и далее у каждой Книги есть свой орнамент, включающий ее в общую картину и позволяющий вносить свой вклад в ее развитие – посредством объединенного сознания двух моих молодых героев, которых я ввергнул в состояние крайнего потрясения, доведя практически до слияния

их мыслей воедино. Это образ мыслей молодой женщины, который Мёртону Деншеру видится как скользящий; однако сознание ее не сводится к одному отражению. Случается, что оно играет свою роль, как играет свою роль сознание остальных участников событий, и мой замысел, естественно, состоял в том, чтобы фиксировать такие случаи и доводить их до полной достаточности. Жертвовал ли я когда-то преимуществом их единичной отчетливости? Переносил ли я центр внимания с одного случая на другой, едва первый был сформулирован? С того момента, как мы создаем эти «центры» – и, признаюсь, я и сам никогда не понимал всей логики этого процесса, – каждый из них должен обладать собственным основанием, тщательно выбранным и зафиксированным; после этого во имя экономии усилий они подчиняются строгим, однажды установленным правилам. Не существует экономии усилий без единой, общей для всего сюжета точки зрения, и хотя я понимаю, уступая давлению обстоятельств, что представленная мной общность взгляда на разные части истории суммирует самостоятельные подходы к каждой из них, я также понимаю, что нельзя нарушать общий принцип, нельзя жертвовать избранным путем, чтобы не распыляться и не снижать напряжение. В этих истинах скрыт секрет пренебрежения случайностями – тот аспект сюжета, который мы по своему усмотрению можем принимать как картину или как драматическое представление и который, как я полагаю, в полной мере способен явить нам Сцену, то есть место действия. Роскошным излишеством становятся в данном контексте те случаи, те части истории, где размывается граница между живописной картиной и театральным представлением и где конкретный эпизод с трудом выдерживает двойное давление.