— Послушай, отец, если
— Они копы, придурок.
—
Не такой уверенный, каким пытается казаться. Смутная серая тень, стоявшая в нескольких футах от Ладлоу и махавшая руками отцу. На этот раз Ладлоу услышал нервозность в голосе мальчишки, ломкое напряжение. Значит, авария хотя бы его потрясла. Это было немного, но хоть что-то. Он полагал, что в этом мальчишка не отличался от других. Он боялся погибнуть в пикапе, несущемся на деревья. Боялся закона.
Понимание этого не слишком помогло Ладлоу. Только не сейчас.
— Я согласен с твоим отцом, Дэн.
— Этот пистолет —
— Мы ничего не
— Эй, вы двое, заткнитесь и ищите чертов пистолет.
Надолго воцарилась тишина.
Он слышал только шаги, голоса птиц сверху и сзади и шелест ветра в соснах и кустарнике.
— Господи. Проклятье, — прошептал Пит.
Снова тишина.
Некоторое время спустя Маккормак вздохнул.
— Ладно. Не думаю, что нам стоит надолго здесь задерживаться. Только не с «линкольном» на дороге. Надо полагать, его вышвырнуло из чертовой машины, когда дверь распахнулась. Так что остается только надеяться на лучшее. Мне это не нравится, но мы не можем потратить на чертовы поиски остаток дня. — Он снова вздохнул и умолк, словно над чем-то размышляя. — Пит, Гарольд, соберите ветки и разбросайте листья. Здесь никого не было. Дэнни? Давай, делай, как мы договорились, сынок.
Краем глаза Ладлоу заметил, как что-то длинное и темное перешло из руки в руку.
— Отец…
И не только эта мольба, но и что-то в голосе Маккормака, усталость и мрачная решимость, предупредили Ладлоу, и он открыл глаза и начал перекатываться. Он увидел Дэнни, стоявшего над ним, и увидел, как тяжелая сломанная ветка опускается ему на голову, прямо на то место, где было ухо, и в последнее мгновение понял, что они задумали, что они хотели скрыть пулевое ранение чем-то намного более ужасным. Внезапная боль пронзила каждый нерв в его теле, и он подумал: господи, так вот на что это похоже, вот что должен был испытать Рэд, внезапно и навсегда, а потом он снова рухнул во тьму, столь беспросветную, что, казалось, она обожгла его глаза.
28
Когда он очнулся во второй раз, наступили сумерки. Близилась ночь.
Он очнулся, ничего не понимая.
Он не знал, кто он такой и даже что он такое. Он мог быть лесным духом, рожденным из земли и сосновых игл в первый день творения. А вовсе не созданием из плоти и крови. Он мог быть чем угодно.
Он попытался сесть, но не смог. Деревья над головой двигались, словно он лежал в середине огромной весенней карусели, которую какой-то глупый мастер случайно разместил в лесу.
Он пошевелился, как младенец, не уверенный в своих конечностях. Сначала одна ступня, потом другая, одна ладонь, потом другая. Затем руки и ноги. Он моргнул, чтобы замедлить вращение. Снова моргнул.
Наконец решив, что это возможно, он попытался сесть во второй раз — и справился. По телу пронеслась боль, всеобъемлющая и жестокая, а затем так же внезапно исчезла, стала фантомом, укрывшимся в фантомном онемении. Он коснулся рукой затылка и ощутил странную влажную мягкость. Затылок превратился в топкое болото. Рука покрылась чем-то липким, коричнево-красно-черным, с приставшими сухими сосновыми иглами.
Он задумался над тем, как сюда попал.
В тенях, в нескольких футах от себя, он увидел пикап, который лежал на крыше, словно обернувшись вокруг древесного ствола, подобно пальцу, крепко обхватившему карандаш.
Пикап был ему знаком.
Он попытался встать. Смог подняться на колени, но не дальше, а потому пополз к ближайшему дереву и, обняв ствол, медленно подтянулся. Пока дрожь в ногах не стала терпимой, он обнимал дерево, словно любовник, нежно прижавшись щекой к ароматной грубой плоти, глубоко вдыхая древесный запах. Некоторое время спустя он отпустил ствол и попробовал идти.
Его целью был пикап. Пикап был ему знаком.
Возможно, даже принадлежал ему.