Кто ты будешь такой?

Таксист уехал. Жуковский надавил на кнопку рядом с калиткой в заборе. На звонок из дома вышла высокая женщина, кутаясь в теплую курточку. Подошла, посмотрела на Жуковского сквозь прутья калитки. Еще достаточно молодая, на темные волосы сыпал снег. Правильные черты лица, вроде как на иконописных картинах. Шрам на щеке.

– Здравствуйте, – сказала она.

– Здравствуйте, я… – Жуковский замялся, – я хотел бы поговорить по поводу Али.

Кивнула. Открыла калитку, пропустила Жуковского на территорию. Когда вошли в дом, он изумился порядку и чистоте: все равно что музей. Ни одна вещь не сдвинута с места, не брошена на подоконник или стол, ни крошки, ничего, что говорило бы, что помещение жилое. Лишь запах недавно приготовленного печенья нарушал стерильность.

– Дарья Алексеевна.

– Жуковский, Андрей Андреевич.

Дарья Алексеевна провела его в комнату. Два желтых кресла, между ними столик. Напротив – телевизор. Желтый буфет. На стене часы с кукушкой, фотографии. Ни одной, где была бы Соловьева. Все мужчина и мальчик, иногда вместе с ними Дарья Алексеевна. Несколько лесных пейзажей.

Дарья Алексеевна принесла поднос с чашками, чайником, печеньем.

– Как кстати я испекла печенье, – улыбнулась и показала неестественно широкие зубы, от вида которых Жуковского взяла оторопь. – Угощайтесь.

Налив чаю в чашку, Жуковский отпил немного, попробовал печенье.

– Вкусно.

Кивнула.

– Так что вы хотели?

Он рассказал о том, как Аля Соловьева попала к ним с матерью и как недавно исчезла. Выслушала внимательно.

– Вы что-то знаете о том, где ваша дочь сейчас?

– Я даже не знала, что она жила… как вы говорите… в Медвежьих Холмах? А, Горах, да. Прошлой осенью приезжал парень с хвостиком, я и не думала, что молодые люди носят волосы как девушки. Он прибыл на машине – из тех, что взглянешь и страшно. Тоже ее спрашивал. Потом приезжал милый мальчик. Этот даже в дом не зашел.

– И вы не пытались узнать, где она?

– Нет, но я уверена, что с ней все в порядке. Я знаю это – и все.

Жуковский, отправивший в рот очередное печенье, замер, смутился – ему всегда делалось неловко за того, кто произносил подобные штучки.

– Ну да, говорят, материнское чутье…

– Нет, нет. – Она посмотрела в окно на снег, еще усилившийся. По двору бегала собака, валялась в снегу и, кажется, совсем ошалела от радости. – Не в этом дело. Не в чутье. Если тебе нетрудно, Андрей, расскажи об Алевтине немного. Что она делала в Медвежьих Горах, чем занималась. Даже в какой одежде ходила – мне все интересно.

Жуковскому не было это трудно. Он увлекся, говорил больше часа. Когда закончил, Дарья Алексеевна внимательно посмотрела на него.

– Хочешь еще чаю? Этот совсем остыл.

– Да, пожалуйста.

– А знаешь что – я тебя угощу настойкой. Я сама делаю. Хочешь?

Жуковский не возражал.

Дарья Алексеевна принесла рюмки и две бутылки – одну красную, другую зеленовато-бурую.

– Вот эта на вишнях, сладкая, а эта – на зеленых сосновых шишках, горькая, лесом пахнет. Какую будешь?

Жуковский выбрал сладкую, а Дарья Алексеевна на шишках. Серое платье, нога на ногу, тяжелый узел волос. Волосы натянуты волосок к волоску, а не так, как у дочери, – в вечном беспорядке. Шрам на щеке старый, но все еще заметный. В руке наполненная зеленоватой жидкостью рюмка. По краю рюмки ободок. Провела по нему пальцем. Потом выпила сразу всю. Жуковский попробовал вишневую – на языке остался вкус настоящей ягоды, и сразу будто откуда-то потянуло летом, нагретым на солнце вишневым деревом, руки и ноги налились теплом.

– А почему, – спросил Жуковский, – вы думаете, что с Алей все в порядке?

– Так сразу и не объяснишь. – Она помолчала немного. – Даже не знаю как… Видишь ли, Андрей, когда Алевтина была маленькая, нам пришлось с ней часто переезжать с места на место. Каждый раз, когда приходило время переезда, она рыдала, пыталась бить меня. Она была привязчива. Привязывалась к месту, детям, собакам, деревьям. Она не знала, что я не меньше ее хочу остаться, и даже не только остаться – бежать ему навстречу. Да, бежать ему навстречу, а не убегать.

– Ему навстречу?

– Да, но мне приходилось собирать вещи ради Алевтины. Увозить ее от опасности. Я позволила ей родиться и должна была оберегать ее.

Она прикоснулась к шее, провела по ней пальцами, сильно, так что полосы тут же покраснели.

– Мы ведь не понимаем, почему тот или иной человек вдруг заменяет нам все. Буквально все. – Она поставила недавно наполненную и недопитую рюмку, зеленоватая жидкость всколыхнулась. – Ведь так? Ведь ты понимаешь меня?

Жуковский опустил взгляд на идеальную скатерть с идеальными складками. От алкоголя ему показалось, что в комнате появилось еще одно измерение, которое каким-то неведомым образом связало все события, дало всему в мире удивительное в своей простоте объяснение, которое тем не менее невозможно было сформулировать, только почувствовать, так как понятий таких в языке не существует.