Кто ты будешь такой?

А ребенок? Значит, и он тоже?! Аля отпила за раз почти полбутылки – наглоталась вина, как утопающий воды. Реальность зарябила, поддалась, смягчилась. А Тропик! Милый Тропик! У Али задрожали руки. Да что же это такое! Едва видя сквозь слезы, она провела ладонью по картине, ощутила струпья краски. Чужое африканское дерево. Кира попыталась передать его с любовью, как это делала с русскими березами и ивами. Аля замерла, вспомнив «Зиму в Дугино». Могла ли… Нет, это слишком невероятно, безумно! Но кто-то же написал эту чертову картину. Репродукции, которые продавались теперь повсюду, подписывали: «Неизвестный художник»… Но не Кира же! А почему бы и нет? Алеша наверняка знает, кто автор, но ни за что не скажет.

Поджидая Духова, Аля сидит на полу в прихожей – в углу напротив входной двери. В руке новая початая бутылка вина.

– Это все из-за твоего режиссера, – говорит она, когда Макар открывает дверь и заходит. Часы на стене, освещенные уже вечерним ростовским солнцем, показывают половину пятого. – Она умерла из-за него.

– Кто?

– Кира.

Похоже, он не понимает, о ком речь.

– Девушка Тропика.

– А.

Разувается, снимает пальто. Она ждет, когда он спросит: а что с ней случилось? Заготовила обвинительную речь. Но он не спрашивает. Проходит в ванную, долго моет руки при открытой двери, не включая свет. Аля кричит ему:

– Кира подхватила инфекцию в Африке, куда из-за твоего Константиновича они с Тропиком вынуждены были скрыться. Умерла, и ребенок в ней тоже. Что – и этому ты тоже не веришь?

Он выходит, вытирая лицо полотенцем.

– Чему?

– Что из-за игрушек твоего Константиновича Кира погибла.

– А при чем здесь он, Аля? Иван Арсеньевич только хотел, чтобы люди задумались, что такое настоящее искусство.

Аля смеется, пьяно, презрительно.

– И уехали они не из-за него. – В голосе Макара звенит зло рассыпавшимися монетами, он разозлился, по-настоящему разозлился, в первый раз с тех пор, как они опять были вместе. – Они уехали из-за Юдиных. Твой Тропик, между прочим, та еще проныра, хорошо спелся с братьями, захотел легких денежек заработать. Ну и вообще – они могли просто в гости поехать, там ведь жил отец твоего Тропика, и случилось бы то же самое.

– Константинович втянул его в это, и не отрицай! – Она ударяет донышком бутылки о пол, и красные брызги веером навсегда ложатся на светлые обои съемной квартиры. – И почему ты всегда его защищаешь? Он творит ужасные вещи. Что он сделал со мной? А с тобой? Тебе вот… – Она скажет сейчас это наконец вслух. – Тебе вот… Неужели тебя совсем не задевает то, как он поступил с тобой? Обманул? Тебя, твое доверие! Управлял тобой, как марионеткой! Намеренно заставил мучиться, использовал твою кровь, рану для своих корыстных целей, для своей киношки!

Макар подходит, Але кажется – сейчас ударит ее. Но он садится рядом на пол и обнимает. От него и полотенца, лежавшего на коленях, пахнет яблочным мылом.

– Мы справимся, – шепчет он ей в ухо. – Что скажешь, если я возьму билеты в Москву на послезавтра?

– Да хоть на сегодня.

– Сразу снимем квартиру. Иван Арсеньевич сказал, что подыщет тебе работу в кинокомпании…

Аля поднимается и, ничего не говоря, идет в комнату, захлопывает за собой дверь, задвигает защелку.

– Алька. – Духов дергает ручку, стучит. – Ну что опять не так? Открой дверь, не дури.

Он еще увещевает ее, потом все стихает. Проходит немного времени, и Аля слышит, как лязгает петлями, а потом и захлопывается входная дверь.

Возвращается Духов к утру. Не включая свет, в ботинках, пальто падает на кровать. Аля протягивает руку и дотрагивается до него.

– Я должна тебе кое-что сказать. – Она садится.

– Погоди. – Он тоже садится. – Сперва я скажу.

Почему-то они говорят шепотом. Глаза обоих блестят в темноте.

– Если хочешь, – говорит Духов, – мы уедем. В любое место, какое выберешь. Начнем новую, совсем другую жизнь.

– Ты шутишь?

– Денег, которые мне заплатили и еще доплатят за съемки, нам на первое время хватит.

– И что мы будем делать?

– Найдем работу, будем жить.

– А что, – Аля весело вскидывает голову, – театр почти везде есть…

– Нет, нет, – восклицает Духов, вскакивает и принимается ходить по комнате. – Не театр! Не кино! Что-нибудь совсем другое. Я ведь еще могу попробовать что-то новое.

– А ты хочешь этого? – Аля, заволновавшись, тоже встает.

– В этом что-то есть… я не знаю. Что-то волнующее. Манящее. Чем я больше думаю об этом, тем больше увлекаюсь. Изменить все напрочь, переписать, стать кем-то другим, а? В общем, я готов, если ты хочешь. Что скажешь?

Она подходит к нему и, задрав голову, всматривается в его лицо. Предрассветный воздух вздрагивает от щекотки – это солнце протянуло красное щупальце. Духов наклоняется и целует ее. Целуются долго, потом обоим делается смешно, и они принимаются смеяться, толкать друг друга. И вдруг оказывается, что все встало на свои места, сошлось: пуговицы застегнулись, платье натянулось, пример сошелся с ответом. И словно по волшебству, вернулась прежняя безусловная близость. Без всяких недомолвок, подозрений, обид.

– А куда поедем? – спрашивает Аля.

– Куда захочешь.