Кто ты будешь такой?

Но вот один из рабочих подошел к нему, посверкивая лезвием бензопилы. «Сейчас я спасу тебя», – шепнул он, и Жуковский узнал Эдика. Тот включил бензопилу, поднес ее к телу уже увязшего по пояс Жуковского. Надо же, это оказалось совсем не больно. Даже щекотно. Жуковский успокоился, доверился Эдику и стал думать во сне, как же он будет жить с половиной тела.

– Да просыпайтесь же.

Жуковский вздрогнул и открыл глаза. Петька, припорошенный снегом, тряс его. Было слышно, как на улице работает «Буран».

– А?

Петька указал на сидевшую на диване Соловьеву, похожую на дрожащего снеговика. Вся ее одежда, выбившиеся волосы были в снегу.

– Скорее, скорее же. Вставайте. Разденьте Алевтину Сергеевну. Разотрите хорошенько. Тут водка в шкафчике. И чаю горячего с медом дайте. Укройте потом, тут в нижнем ящике комода есть лисьи шкурки. А я за братом. Там метель началась.

Жуковский, качаясь, встал, посмотрел на Соловьеву – она ответила затуманенным взглядом, продолжая дрожать. Жуковский страшно удивился – он ни минуты не верил, что она и в самом деле заблудилась.

– Алевтина Сергеевна, – Петька обернулся от двери, – теперь все хорошо, не плачьте. Я за братом поеду.

– А что произошло-то? – спросил Жуковский, все никак не отойдя от странного сна и неожиданного явления Соловьевой.

– Лыжа у Алевтины Сергеевны сломалась аж у Егориной заимки. Она шла пешком, а много ли пройдешь по сугробам?

Хлопнула дверь, дохнуло холодом. Послышался звук удаляющегося «Бурана». За окном снег запечатывал стекла, словно снежные ласточки, торопясь, лепили гнезда. Девушка посмотрела на Жуковского.

– Пр-р-ростит-т-те. Я не пон-н-ним-м-маю, к-к-как… Ник-к-ком-м-му н-н-не г-г-гов-в-вор-р-рит-т-те, пож-ж-жал-л-луйс-с-ст-т-та, Ан-н-нд-д-д…

Заревела.

– Тебе надо снять все. Я помогу, ладно?

– Я сам-м-ма…

Но сама она смогла только стянуть варежки и шапку, и Жуковский принялся неловко раздевать ее. Надо было бы, конечно, быстрее, но уж как получалось. От смущения у него загорелась даже переносица. А руки дрожали, кажется, еще сильнее, чем у нее.

Все с Соловьевой обошлось. Простыла, кашляла. Лечилась дома, а Анна Иоанновна ходила к ней, носила бульоны, травяные чаи. Заодно такой чай получал с собой в Москву и Жуковский. Он не хотел обидеть мать, брал термос, а на работе еще до лекций выливал настойку в туалете: темно-золотистая с красноватыми переливами жидкость пахла аптекой и оставляла на раковине следы. Пока термос отдавал воздуху весь жар, Жуковский смотрелся в зеркало. Пополневшее лицо его выглядело белым, холеным. Он поправлял рыжие волосы, вытаскивал из кармана специальную щеточку и, если никого не было рядом, расчесывал усы. Смотрясь на себя, вспоминал, как растирал Соловьеву в деревенском доме. Тогда он не чувствовал ничего, кроме смущения и неловкости, но теперь, при воспоминаниях, все было иначе. Ноги девушки, белые на пошлом черно-красном пледе с оскалившимся тигром, мучили его почти беспрестанно, они возникали в его воображении даже во время лекций или на заседании кафедры. Иногда они являлись, укрытые лисьими шкурками, – в тот вечер, растерев Соловьеву, он сперва накинул на них лисьи шкурки, а потом уже набросил сверху шерстяное одеяло. Растер он ей только руки и ноги, на остальное не хватило мужества.

Жуковский до сих пор был девственником. Об этом никто не знал. Не то чтобы его это… Он перестал переживать об этом. Думал, что перестал, по крайней мере.

Спустя недели две после лыжного происшествия Жуковский, вернувшись с лекций, раздевался в прихожей. Соловьева вышла из комнаты матери и подошла к нему.

– Не знаю, как отблагодарить вас, Андрей Андреевич.

– Глупости все это.

– Анна Иоанновна сказала, что вы собираете вот таких, – раскрыла ладонь, на ней лежал рядовой пехотного полка со штыком и мешком за спиной.

У него уже был такой. Но этот, поднесенный Соловьевой, показался ему восхитительным. Прорисовка, раскраска, соотношение частей тела.

– Спасибо, – взял солдатика, пошел в свою комнату, обернулся. – Могу показать мою коллекцию, если хочешь.

Замерла в нерешительности, потом кивнула.

2006, начало апреля, Медвежьи Горы

Еще несколько ступенек. Сердце забилось, Аля зажмурилась. Каждый раз так: к концу лестницы надежда превращалась в уверенность – Макар поджидает на площадке, сидит на подоконнике, поставив рядом рюкзак. Практически видела его. Даже казалось, что слышит дыхание, чувствует запах. Ступила на площадку. Помедлила. Открыла глаза – никого, только яркий свет из окна. Начавшийся апрель установил показатели света помощнее: за ребрами батареи стали заметны несколько выцветших фантиков и прошлогодних листьев, застрявших в путах пыли.

Из коричневой дерматиновой обивки на двери в ее комнату кое-где вылезли внутренности. Аля вставила ключ в замок, повернула. Почему Макар до сих пор не нашел ее? Она ведь особо и не пряталась.