Кто ты будешь такой?

Положил трубку. Подвинул цыпленка табака. Отломил, откусил, хрустнул крылышком. Нежное шелковистое мясо. Чудные специи. Бронзовая кожица. Жюльен, металлическая чаша еще горячая. Ткнул вилкой в сырную крышечку, показалось податливое грибное сливочное нутро. Наслаждение на языке, в горле, где-то там в неведомом пространстве внутри. Нет, ну что это, в самом деле, за день? Сперва шторы, теперь вот это. Махнул рукой официанту:

– Дайте счет и упакуйте с собой.

Бывают моменты, когда прошедшая жизнь кажется привидевшейся, а все, что было и есть, было и всегда будет, – это лес, в котором сгущаются сумерки, мартовский снег, плотный, спрессованный, покрывшийся коркой от перепадов температур. День к закату, а снег становится все светлее и резче, скрипит все громче, перекликаясь с возгласами удивленной вороны, перелетающей с дерева на дерево вслед за Жуковским. Руки мерзнут и сквозь перчатки. Ноги в ботинках тоже мерзнут. Лыжи старые, остались с тех пор, как Жуковский учился в университете и на зимних каникулах старался зачем-то привести себя в форму, катаясь кругами по лесу вокруг Медвежьих Гор.

В кармане фонарик. Одежда та же, что была на нем весь день, – брюки, пальто, пиджак. Не так давно он свернул с укатанной лыжни, по которой ехали днем участники соревнования, на одинокую, неровную, сломавшую парадный корковый ковер снега. Он не понимал, зачем углубляется в лес. В приближающиеся сумерки. Если все в порядке, то Соловьева и сама выедет по лыжне, а если нет – что он-то сможет сделать? Устроители лыжного забега отмахнулись от подозрений матери: куда тут можно деться? Ваша девица или сперла лыжи, или не накаталась еще – приедет, как накатается.

По словам матери, в полдень они с Алечкой

пришли на площадь, где были развернуты торговые палатки по случаю масленичной недели.

– Мы посмотрели концерт, Андрюша. Детки, школьники так хорошо выступали. Купили сувениров, поели блинов, выпили горячего чая. А потом объявили лыжные соревнования. Из школы принесли несколько пар лыж для тех, у кого не было своих, и я, старая дура, уговорила Алечку участвовать. Сперва она не хотела, но потом загорелась. Через два часа все вернулись, а она нет.

Стали появляться звериные следы. Маленькие – зайцев или лис. Но были и крупные, с силой отпечатанные в снегу и вызывавшие у Жуковского приступы трусливого сердцебиения. Пробираясь между стволов сосен, накидавших в снег шишки и иголки, Жуковский вспомнил, что сегодня уже под утро ему приснился Эдик. В рубашке и джинсах, в каких он тогда был на экзамене. Во сне Эдик тоже сдавал экзамен. Почему-то это происходило в лифте. А потом, как это заведено во снах, Эдик пропал, а лифт заполнили уже знакомые по прежним снам рабочие в зеленых спецовках, разговаривавшие на несуществующем языке, звуки которого Жуковский никогда не слышал. Прямо в лифте они принялись таскать доски, стремянки, стучать молотками. Не замечали Жуковского, но он знал – скоро заметят, а бежать из лифта некуда. От страха он начал тяжело дышать, дрожать, задыхаться и оттого и проснулся.

От непривычки к физической нагрузке Жуковский быстро устал. Выйдя к небольшой поляне, остановился, взглянул на небо. Пот тек по спине. Скоро стемнеет. Надо поворачивать назад. С чего он, вообще, взял, что это лыжня Соловьевой? Сделал, что мог, и иди назад. Впереди, за отливавшей свет яйцевидной поляной, идеальная гладкость скорлупы которой была разбита лыжней, опять восставал бесконечный лес. Закат над верхушками – апельсин, лайм, лимон, мандарин и немного грейпфрута. Жуковский наклонился, отломил льдистую корку, откусил и пожевал. Никого кругом, только ветер тщетно пытается поднять снежную пыль со спрессованных и застывших волнами сугробов. Лыжня, пересекавшая полянку и скрывавшаяся дальше за деревьями, была свежая, сделана час-два назад, и Жуковский пошел дальше.

Глупое бессмысленное упрямство. Чем сумрачнее становилось в лесу, тем упрямее он шел вперед. Лыжи и ботинки покрылись снежной глазурью. Вскоре на небе осталась только грейпфрутовая полоса над горизонтом, а потом и она пропала. Стемнело. Жуковский включил фонарик, темнота по краям глаз еще сгустилась, но лыжню стало видно лучше – куда-то же она должна была привести. У него замерзли колени, щиколотки, пальцы на руках. Сознание отдало власть ногам и рукам, совершающим вот уже третий час одни и те же движения.

Прошло минут пятнадцать, а может, и весь час или даже два, когда за деревьями мелькнули огоньки. Деревня. Домов пятнадцать. Чернецовка. Когда-то он бывал тут, еще школьником, на дне рождения у одноклассника Димки Воронина, странного угрюмого паренька со смешно оттопыренными ушами. Его отец работал на грузовике и привез, а затем и отвез назад в город гостей сына в кузове. Так вот, значит, куда Жуковский забрел.