Кто ты будешь такой?

Пересмотрела тут фильмы К. Каким-то образом после них хочется немедленно совершить что-то благородное. Неудивительно, что зрители пишут письма и сообщают, что взяли ребенка из детдома, перечислили деньги в благотворительный фонд, постарались что-то исправить и т. д. И что мне мешает поверить человеку, снимающему такие фильмы? Что-то мешает.

Сегодня вспомнила Куропаткину. Ее странное поведение. А вдруг это правда? Вдруг этот человек подстроил все с самого начала?

Петя принес банку варенья из земляники – я уже знаю, что они с братом вдвоем живут в маленькой деревне на краю леса. Брат иногда привозит его в школу на грузовике. Петя перечитал все, что можно было найти по философии в школьной библиотеке. Я написала ему фамилии философов, какие вспомнила из тех, что М. заставлял меня читать летом, – кажется, это было пятьдесят лет назад.

В школе в коридорах пахнет елкой – ее установили в актовом зале. У А.И. тоже уже стоит елка. А я, кажется, перестала понимать, что такое праздники. Перестала понимать, кто я такая.

Кажется, что зима вечная. Что она никогда не кончится. Никогда не кончится весь этот морок, в котором я живу.

2006, март, Медвежьи Горы

Жуковскому принесли свиную отбивную – сочную, дышащую всеми раскрытыми порами. Вилка легко вошла в мясо, на поверхности выступил сок. Нож, едва коснувшись отбивной, тут же отделил ароматный дымящийся кусок, срез – идеальный, прожаренный. Таких отменных отбивных, как тут, он нигде больше не едал. Под стать обивной было и картофельное пюре, замершее волнами на тарелке. Соленые огурчики и маринованные грибочки. Конечно, странно одному ходить в ресторан. Но Жуковский уже давно не чувствовал по этому поводу смущения, привык. Несмотря на шерстяной жилет под теплым пиджаком, он чувствовал озноб от сквозняка. Весна, настоящая, теплая, влажная, все никак не наступала. Будто в насмешку вчера насыпало еще снегу, и, если бы не солнце, светившее в последние дни смело, щедро, с каким-то особенным концентрированным мартовским отблеском, пейзаж за окном ресторана можно было бы принять за январский.

Сегодня Жуковский заказал еды больше обычного. Две недели назад он проделал две новые дырки в ремне, но сейчас брюки опять жали. Так вот, он заказал еще цыпленка табака, жульен и креветочный коктейль. Вспомнив укоризненный взгляд матери, добавил к заказу салат цезарь. Теперь все это богатство постепенно материализовывалось перед ним. Жуковский был расстроен: Вадимыч в конце прошлой недели ушел с кафедры. Сердце. Инна Владимировна свалила вещи старика в пластиковый мешок и сегодня, в субботу, уже сидела на его месте. Успела поменять шторы. Видимо, давно их подготовила и держала под рукой. Эти новые шторы, по которым было ясно, что их выбирала женщина, выглядели как оскорбление Вадимыча. Ничего, подумал Жуковский, он потерпит. Когда-нибудь он сам займет это место. Дело времени. Ну а в ближайшие годы уйдет в работу над диссертацией. Ему некуда торопиться. Он коснулся запотевшего графина с водкой, ожегся холодом. Не то чтобы ему так уж хотелось водки. Но с ней еда доставит больше удовольствия.

За выпитой разом стопкой последовал маринованный грибок, дохнул в нутро Жуковского настоянными уксусными пряностями, перчинками, зернышками укропа. Не успел грибок соскользнуть в горло, скрипнув на зубах, как телефон в нагрудном кармане пиджака завибрировал. Мать. Он промокнул губы салфеткой, сглотнул, чтобы голос не казался толстым, сытым.

– Алло… Да, мам. Я? Еще в архиве. Что?.. Погоди, я не понимаю, не говори так быстро… Почему ты так думаешь?.. Ну, она же не ребенок, не говори ерунды… Ну, передумала и ушла… Хорошо, хорошо… Иди домой… Я приеду… Часа через два, не раньше.