Квестер

Зная некоторые хитрости, в Бестерляндии было достаточно просто определить стороны горизонта — всё в Новом мире имело направление с запада на восток: течение Реки и мелких ручейков, наклон травы, движение облаков (они двигались и изменяли форму, хотя ветра в Бестерленде не было), «рост» мха на деревьях (вероятно, благодаря невнимательности ландшафт-дизайнера, он находился с западной стороны, вопреки земному, указывающему на север) и многое другое. Старик часто рассказывал и показывал «райцам» эти нехитрые способы ориентирования, и они хорошо запомнили его уроки. Ночью же можно было идти по звёздам: на небе Бестерленда сияло множество звёзд, но отчётливее всех видно было четыре: голубую, указывающую север, красную — южную, белую, обозначающую запад и жёлтую, сияющую на востоке.

Однако ночью обычные путешественники-по-неволе: бродящие по Бестерленду «шальные» цифроклоны, как правило останавливались — сказывалась земная привычка. Да и страх перед неизведанной страной вернее всяких привычек прекращал движение с заходом солнца. Хась, Гласс и Док решили идти и ночью. Во-первых, у них было самое мощное в этом мире оружие, а во-вторых, после двух сражений с «чистильщиками» и «земляного цунами» их вряд ли что-то могло напугать. Поэтому, найдя на небосклоне голубую звезду, три друга устремились прямиком на её призрачно-немерцающий свет, благо под ногами пока была равнина.

4

Гласс шёл за Хасем, замыкая колонну. Путники молчали, наговорившись за день, и это давало свободу мыслям. Глядя на качающийся за Хасевой спиной делейтор, вспоминая, сколько жизней было положено за него, Гласс стал размышлять о судьбах: своей, Земли, Бестерленда, людей, цифроклонов, цивилизаций, и… о смерти.

«Вот на Земле…, — рассуждал Гласс, — там понятно, почему убивают: всем нужна еда, всем ненавистен страх, все хотят иметь собственность, власть, все испытывают социально-психологические стрессы, любят, ревнуют…, но не всем дано то, что хочется иметь, и не все могут избавиться от того, что иметь не хотят. Вот и убивают: втихомолку, по одиночке, в тёмном углу, или открыто, пачками — в войнах, при терактах или в техногенных катастрофах. Но здесь-то почему убивают, в Бестерленде, где нет денег и необходимости их иметь, нет работы и необходимости работать, нет власти, семьи, секса, расовых и национальных конфликтов? Ведь в Бестерленде не надо ни за что бороться, не надо никого устранять ради достижения собственной цели, в Бестерленде нет выгоды от смерти, здесь нет ничего, из-за чего на Земле происходят убийства…? А убийства — есть! Значит, Бестерленд, эта «Лучшая земля» — совсем не Новый Мир, каким он замышлялся, а продолжение Мира Старого? Значит, и здесь есть повод для нажатия на курок!»

— Какой?

— Что «какой?» — удивлённо обернулся Хась — Ты о чем, Глазик?

— Да… так, ни о чем. О своём задумался. — Гласс даже не заметил, что вопрос самому себе он задал вслух.

— А! Ну-ну! — понял Хась, внимательно вглядываясь в тусклом свете в грустные глаза Гласса — Смотри только, не шибко задумывайся! А то не хватало нам тут ещё первого цифрового сумасшедшего, сrazy digital, бляха!

— Ладно, ладно: пошутил и будет! Всё норм! — наконец внятно ответил Гласс и Хась, удовлетворённый тем, что друг ещё в своём уме, отвернулся.

Док в полголоса затянул какую-то песню и прибавил шагу, Хась, подпевая, припустил следом. Гласс не отставал. Быстрый темп ходьбы в сочетании с темнотой и тишиной ещё сильнее понуждали думать. Мысли бурлили в его голове неистовой симфонией, казалось, они даже освещают траву вокруг. Образы и судьбы проносились, как метеоры, в его сознании: Тюлефан, Тестер, Мэни, Омар… Хась, Док, тот «чистильщик», которому он орал «GIVE ME A GUN AND GO OUT!», другой «чистильщик», так и не успевший разрядить в него свой делейтор, земные друзья и подруги, родственники, знакомые…, и все они звали его, показывали, куда идти, и он шёл: в гору, в гору, в гору, всё время в гору,… голова опущена, пот градом, и ничего не видно, кроме красной пыльной дороги, а они стоят по краям её и кричат, а что кричат — он не может понять, потому что они кричат вразнобой и на разных языках, но кричат что-то такое, о чем хорошо знают, о чем хотят сообщить ему…

А почему он идёт с опущенной головой, глядя на эту бесконечную красную пыльную дорогу, глядя себе под ноги?

Потому, что на плечах у него — огромная тяжесть, которая не даёт ему разогнуться.

А что это? Что он несёт на плечах, что отдаётся дикой болью в спине? Крест, как у Христа? Камень, как у Сизифа? Шпала, как у Павла Корчагина? Трудно сказать, он не видит, что это… Но это что-то очень тяжёлое, жёсткое и неудобное. И, в общем, не нужное, чужое… То, что он несёт, вызывает странные желания и чувства: он хочет бросить его, но боится уронить, и при этом — понимает, что оно никуда не упадёт. Так что же это? И есть ли конец у этой жуткой красной дороги в гору? И о чем ему хотят сказать люди, стоящие по обочинам?

Бум! Гласс врезался в спину внезапно остановившемуся Хасю.