Квинтовый круг

«С чего я вдруг решил, что она – Ночь? Эта Дертье совсем на неё не похожа… Конечно, я не видел лица настоящей Ночи, моей Ночи, мешала чёрная полумаска. Но позвольте, позвольте, по той же причине я до сих пор не знаю, как выглядит нежданная гостья, Дертье Эльвердинк!

Однако не стоит себя обманывать: волосы моей Ночи были чернее голландской сажи и совсем не походили на эти розовые локоны. Моя Ночь называла меня «мой кавалер». А я, оказывается, «извини-подвинься», «старый хитрый лис…»

«Извини-подвинься» – так маленькие девочки говорят, они и на балах-то никогда не бывали. Но вот что странно: собственное имя я забыл, а бал – помню…»

У трапа на куче камней сидел пурпурный крот Моля.

– Командор, – немедленно обратился он к Перегринусу, – прошу меня ни в чём не винить. Я вёл себя согласно уставу: грозно окликнул, спросил пароль, потребовал пропуск. А она только рассмеялась и показала мне язык. И сейчас…

– Знаю, знаю, – перебил крота Перегринус, – сердце твое разрывается от тоски.

– Вы правы, командор… – убитым голосом прошептал крот, – вы правы, как всегда.

– А как же Дора?

– Дора? А что, собственно, Дора? При чем здесь Дора, когда сердце разрывается от тоски!..

Дертье перегнулась через перила верхней палубы и крикнула:

– Ты все-таки старый хитрый лис, Перегринус! «Я тебе все рассказал о гонках, зудиллах, парусах, и про Молю расскажу». А про корабль ни слова? Друг называется…

– Вашество, – поинтересовался крот, – что это вы про меня собираетесь ей рассказать?

– Так, вообще… Как познакомились, как бабушка выбила у отца из рук ружье…

– А-а… – недоверчиво протянул Моля. – Про бабушку сколько угодно, но о Доре, умоляю, ни слова…

– Ни полслова, – пообещал Перегринус и стал подниматься по трапу на борт каравеллы.

Кают-компания была обшита ткаными шпалерами с изображениями легендарных парусников: «Санта-Марии», «Пинты», «Ниньи».

Перегринус налил рюмку ананасового ликёра, присел к столу и стал слушать шаги нал головой.

– Эй, там, внизу! Куда делся Перегринус? – раздался голос Дертье.

– Такого не знаю, – прохрипел крот.

– Да ладно вам злиться-то, в самом деле!.. Где командор? Куда он спрятался?

– Куда надо, туда и спрятался. Они мне не докладывают.

– Послушайте, дружище, как вас зовут?

– Филипп Красивый.

– Я же серьёзно спрашиваю.

– А! – возопил крот. – Наконец-то дождался. Ну, если серьезно, тогда… Жан-Люк Понти!

– Дурак ты, Жан-Люк Понти, – негромко сказала Дертье, и снова послышалось «ток-ток».

«Крот совсем угорел от любви. Разве можно так хамить даме. Даже если ты в нее по уши влюбился». Перегринус полюбовался ликёром на свет, сделал маленький глоток, прикрыл глаза и попытался думать о прохладных монастырских погребах, о клочковатом мхе изумрудного цвета, об одиноких водяных цветах с огненной сердцевиной, о звезде, отразившейся между ними в спокойной черной воде. О звезде Иштар.

Но ничего из этого не вышло.

На втором такте он почувствовал внезапное облегчение, ему показалось, что сердце его бьется не в грудной клетке, а где-то в стороне, также по левому борту. И бьётся оно мощно, словно ротор маслобойной машины. Словно чье-то чужое молодое сердце.

«Неужели?!» – подумал он и опустил рюмку на стол.

А она как ни в чем не бывало насвистывала мелодию старого танго и на сильных долях звонко стукала каблучком в сухое дерево палубы: прямо над головой, у бизань-мачты и опять над головой!

Он перевел дыхание и прямо перед собой увидел часть ее спины в треугольном вырезе платья: тонкую, как рисовая бумага, кожу, чуть выступающие позвонки, покрытые крыжовенным пушком, родимое пятнышко между лопатками.

Дертье отсвистала доминанту, притопнула ножкой, быстро отступила назад, и его руки это неожиданное движение сами собой приняли, и все в нём зазвучало и отозвалось, подхватывая упругий ритм. Хвойная волна затопила верхнюю палубу и принесла с собой кисловатый дымок бертолетовой соли…

Музыканты ударили в смычки, дружно и разом, золотым многоголосым роем взвились и закружились над танцующей парой зудиллы: порывистые альты, томные виолончели, нежные скрипки и одинокий контрабас!

– Не думала, что ты такой мастер, – сказала разрумянившаяся Дертье. – Аргентинское танго – моя страсть! Сколько фигур ты знаешь, старый хитрый лис?

– Все существующие! – ликовал он. – Все существующие!

– Мне будет трудно уснуть сегодня.

– Это все кофе. Нельзя пить на ночь столько кофе. Впрочем, разве ты собираешься спать? А как же история про моего кротика? Ты должен держать слово, старый хитрый лис.

– Будет история. Но вначале ответь, зачем ты назвалась Дертье?

– Так называли меня в детстве мои добрые родители, но не это главное. Главное – я хотела тебя испытать. Ты помнишь, какой я была на балу? Помнишь?! Вся в виссоне, и по нему – серебряные созвездия!.. Разве не правда?

– А в ушах у тебя были сережки.

– Это были совсем не серёжки, а алмазные подвески. Подарок знакомой феи. А что на мне сейчас?!

– Ночь, твой наряд прекрасен.

– Извини-подвинься, я этого не нахожу. Если крашеная марля и звезды из чайной обертки прекрасны, то одно из двух: либо у тебя испортился вкус, либо… никакой ты не Перегринус!