Квинтовый круг

Первым отстал гепард. Хрипя и задыхаясь, он лег животом на случайную пядь земли, мощной лапой прижал к ней ненавистный меч и… вырвал его! Но дальше бежать не смог: густая кровь хлынула из открывшейся раны, он загреб лапами какие-то сухие стебли, пригоршню звёздного праха, глиняные черенки и остался лежать. Однако взгляда, полного ревнивой тоски, от сверкающих парусов так и не отвёл.

Яростный вепрь также потерпел неудачу. Некоторое время он шел впереди всех, сминая на своем пути любые преграды: пробил заросли колючего чаппараля, незримые сети земного тяготения разорвал в клочья и уже обходил каравеллу, ревя от страсти, уже задрал клыкастую пасть к капитанскому мостику, умоляя своего кабаньего бога дать ему ещё немного сил, помочь в его яростной попытке заглянуть в дорогое лицо, еще раз высказать, выхрипеть, как терзается его сильное кабанье сердце…

Но судьба распорядилась иначе: на перекрестке звездных дорог это чудное животное (уже набравшее приличную скорость!) лоб в лоб столкнулось с неизвестным мировым объектом из химически чистого железа. Голова зверя треснула от уха до уха и поникла, глаза потухли и обессмыслились, страшная челюсть отвисла, но тело продолжало бежать вслед кораблю, пока силы не оставили и его. Тогда бездыханный вепрь упал в кильватерную струю и вытянулся в последнем усилии быть поближе к своему синеглазому кумиру.

Белая кобылица неслась слева по борту, легко касаясь копытами небесной тверди, и эти прикосновения производили приятный ксилофоновый звук; дыхание ее было уверенно и глубоко, а белоснежный хвост расстилался до самой Земли, которая растворялась и таяла в плюсквамперфекте, словно голубой шарик барбитала в стакане воды.

Но этот безмерной длины хвост оказался обыкновенной оптической иллюзией. Собственно, хвост доходил загадочной кобылице лишь до стеклянных копыт и сливался с Млечным Путем, осуществляя таким образом связь с маленькой планетой где-то на самой границе памяти.

Млечный Путь остался позади, а белая кобылица легко перебирала ногами с высокими бабками, и было ясно, что бег её надёжен и бесконечен, что силы она черпает у себя, а имя ее древнее самого времени.

– Почему стало так темно?

– Такие места, здесь почти нет звезд.

– А что это за звон, слышишь, по левому борту?

«Не бойся, это спешит наша любовь», – подумал он, но сказать ничего не успел: в кромешной тьме на миг обозначился чей-то стремительный абрис, и коротко заржала лошадь.

– Царица небесная, что это?!

– Это белая кобылица, она скачет рядом с кораблем. Слева по борту.

– Ничего себе ситуация, – прошептала Дертье и сжала локоть рулевого, – вот так влипли.

Межевую звезду Тэль каравелла прошла очень лихо, на всех парусах, и экипаж отметил это событие прекрасным обедом, накрытым прямо на палубе под полосатым тентом, который предусмотрительная Дора захватила с собой в плавание.

Звезда Тэль сияла, не жалея сил, и в этой точке мирового пространства было довольно жарко.

– Мон анж, – настаивал захмелевший Моля, обращаясь к своей подруге, – позволь мне самому решать, удобно или не удобно, тактично или не совсем. Я свою меру ой-ой-ой как знаю. Слава богу, в городах живали, не так ли, командор?

– Одинокая хижина на краю горного плато много лет заменяла мне целый мир, – дипломатично ответил Перегринус.

– Это несомненно, – крот опрокинул в рот рюмку ликера и закусил корешком мандрагоры.

– Он меня в могилу сведет! – всхлипнула Дора и поднялась из-за стола. – Господи, зачем я только согласилась ехать с этим ничтожным эгоистом!

– Моля… – укоризненно сказал Перегринус.

– Ну, Моля, Моля! Триста лет, и всё Моля! – взорвался крот. – Пусть уходит, и самом-то деле! Спасу нет!

– Ради бога, верни ее! Очень тебя прошу!

– Спешу и падаю! – куражился Моля. – Э-эх! Была бы охота, извини-подвинься. – Он развалился в кресле и выкатил брюхо.

– Поговорим, наконец, как мужчина с мужчиной, давно собирался. Мне, право, ваша мягкотелость странна. Она просто недопустима для адмирала такого крупного судна!

«Боже, как он распустился!» – изумился Перегринус.

– Это неправильно – адмирал судна. Таких адмиралов не бывает.

– Не цепляйтесь к словам, не вижу большой разницы – капитан или адмирал, – горячился крот. – Не в этом дело! Просто обидно! За вас, за вас обидно! Ну не идёт вам эта слюнтяйская манера, хоть убейте, не идёт! «Дора, Дорочка, Ночь, Ноченька…» Вы стали каким-то дамским угодником!.. – Крот подхватил бутылку и прицелился налить Перегринусу. – Ещё по одной?

– Нет-нет! – вскричал тот. – Никаких «ещё», и вообще, о чём ты болтаешь?! Я стал дамским угодником?!

– Вот именно, стали, господин губернатор! Именно так!

– Я, значит, стал! – негодовал Перегринус. – Отлично! А кто же тогда ноет о муках любви, да так, что палуба ходит ходуном? Уж не я ли? Кто подбросил в каюту Дертье «Пурпурные стансы»?!

Я пурпурный бутон!Приколи меня к сердцу,В вырез бального платья меня укрепи…

Как ты думаешь, кто написал эту пошлятину? Тоже мне «бутон».