Квинтовый круг

Желта была почва нехорошей, серой желтизной. И жёлтые вихри завивались вдоль истончившихся меридианов. Лёд, словно жёлтая пористая плесень, сползал с полюсов, и огромные его массивы гуляли по волнам – несомненно, желтоватым – до самого экватора. И над всей этой удручающей желтизной совершал свой первый виток престранный фантом: корабль со старинной гравюры, истерзанная донельзя испанская каравелла с чёрным флагом на грот-мачте, сопровождаемая белой кобылицей с длинным белым же хвостом до самых стеклянных копыт.

С изрядной высоты полёта ещё не было видно вздыбленного бетона дорожных плит, моста с перебитым взрывом хребтом и телевизионной башни, рухнувшей поперек шести пустынных улиц и площади. И совсем уж невозможно было различить загадочных рыбьих игр в сонной заводи; сочных стеблей дикого ревеня, трудягу паучка между ними, колдующего над своей паутиной, и как кто-то, загорелый до черноты, строит из песка и двустворчатых раковин – что-то он строит, крепость?

Однако за кривизной планеты уже угадывался – пламенел! – уступчатый пик Драмодера.

– Земля за бортом! – неожиданно для всех гаркнул старший лоцман.

– Кто бы мог подумать?! Самая настоящая Земля?! Да еще за бортом?! – веселилась Дертье. – Какая прелесть!

– Интересно, – хмыкнула кротиха, – а где же ей быть?

– Нда-с, вот уж верно: поспешишь, людей насмешишь, – легко сказал крот. – Накладочка получилась. Ну ничего, это дело поправимое. Разыграем, как по нотам.

С этими словами он поспешил к мачте, обнял ее, словно прощаясь навек, и вдруг попёр вверх, сопя и багровея от напряжения.

– Что это с ним? – удивленно спросила Дертье.

– Всё то же, – Дора выразительно коснулась лапой виска, и, словно по этому знаку, пространство потряс душераздирающий вопль:

– Земля на горизонте! Вижу Землю! – бесновался крот, балансируя на рее. – Все слышали? Земля!

– Вот полюбуйтесь, – грустно улыбнулась кротиха, – седина в бороду…

Горбатая гора осталась позади.

«Вот это место… Здесь я жил, здесь я скрывался». Перегринус жадно охватывал взглядом плоскогорье: бунгало, светлый овал озера, овал малый, каменный, подпиравший некогда корпус каравеллы. «Какие-никакие, а пенаты…»

– Прикажете бросить якорь? – крот уже прохаживался по палубе, он не желал терять без дела ни мгновения.

– Нет, – твёрдо сказал Перегринус, – не здесь.

И было еще одно прельстительное видение: из зелёных вод океана (обманула, напугала высота, жёлтые вихри сбили с толку: зелен, с лазурью был океан), из бездонных его глубин выступил зеленый же остров, и тотчас в береговой тени вспыхнули сигнальные огни, отмечая вход в бухту.

– О, я узнала!.. Я столько слышала о нем: Покой…

«Бедная девочка, как она измучена, как манят её эти огни… – подумал Перегринус. – И, быть может, она права, быть может, нет в целом мире лучшего места, чем одинокий остров в океане: сети сушатся на ветру, йодистый запах моря, крошечный краб, совсем ручной, хватает полупрозрачную креветку прямо с её ладони».

– Бывает же такая благодать, – прошептала умиленная Дора.

– Нашла благодать… Тоска зеленая – твоя благодать! Как полагаете, командор? Командор, очнитесь! Ау! Что скажете по поводу благодати?

– Поставьте бом-кливер, и – полный вперед!

– Браво! Узнаю настоящего мужчину! – в совершенном восторге хрипел крот и делал отлетающим за корму огням ручкой.

Треснули балки, разошлись, повисли в пыльных клубах перекрытия, стены беспомощно накренились и распались частично; и конечно же ветер подвывает в пустых оконных проемах. Вздыбленный и рассыпающийся в серый песок – что? Город? Так себе место: телевизионная башня рухнула во весь рост поперек шести улиц и площади. Груда бессмысленного каменного бреда…

И вдобавок постреливают. Какой-то полоумный стрельнул в каравеллу ничтожным «пок» и струйкой кислых пороховых газов.

– Мазила! – заорал крот, перегнувшись через борт. – Тебе не из ружья стрелять, а коровам…

– Моляриус! – в ужасе воскликнула Дора. – Ты с ума сошел!

– А чего он!.. Тоже мне, Робин Гуд паршивый! Шеф, скажите, что я не прав? Ему бы не из ружья стрелять, а… этим… коровам хвосты накручивать!

Где-то горело. На самой окраине одинокий пьяненький мародер выламывал фомочкой доску из стены продуктового склада: трак-трак… Доска подалась, и из щели выструился дымок, желтоватый и смрадный.

Но были и другие дымы, и пахли те дымы – хорошо.

Каравелла сменила галс и, следуя руслу реки, пошла на снижение. Розоволосая Дертье стояла на капитанском мостике в окружении участников плавания и говорила убежденно и страстно.

– Бегство не удалось и не могло быть удачным: мир устроен так, что нет для человеческого сердца убежища, кроме как среди людей.

О тупое, самодовольное равнодушие! Вы только посмотрите, что оно натворило вокруг! Но я знаю, что делать. Я пойду по дорогам и буду объяснять: двухвостая комета – чушь, болезнь излечима! Главное, обнадежить сердца, дать им немножечко веры друг в друга.

Я расскажу им про старуху с дырявой щекой, и как я, босая и ограбленная, пробивалась через сельву, про золотых шмелей, про наше танго па палубе и ещё – про Виртуозное Скерцо.