Лароуз

На днях Мэгги дала ему задание изобразить несколько персонажей. Например, Папу-Неумеху, хотя это было странным, потому что он был самым «рукастым» из всех, кого знал. Или Папу-Отравляющего-Другим-Жизнь, хотя он просто любил, чтобы все всегда оставалось в пределах разумного. Беспечного-Папу-Теряющего-Вещи, хотя в последнее время он начал понимать, что этим грешит кто-то другой. Возможно, он действительно был Эмоционально-Потерянным-Папой, ибо сознавал, что Мэгги все время заботится о Ноле, но не понимал, каким образом. В любом случае он не мог вспомнить, какой его дочь была раньше. Поэтому, вероятно, он был Рассеянным-Папой. А еще Папой-Выпавшим-Из-Реальности, потому что не любил задумываться над подобными вещами. Он был Папой-Закадычным-Приятелем-Лароуза, хотя тот явно стал персонажем, в основном играющим роль сына Нолы. Она души в нем не чаяла. Ее глаза устремлялись на вилку, которой Лароуз ел, и на его спину, когда он покидал комнату.

В случае с фотографией, однако, единственное, что Питер должен был сделать, желая всех осчастливить, — это надеть свою лучшую рубашку и улыбаться.

— А может, костюм, — предложила Мэгги. — У тебя есть костюм? Мы все наряжаемся, папа. Тебе нужен костюм. И галстук.

Питер нашел свой свадебный костюм и галстук.

Нола вышла в темно-фиолетовом платье с серебряной пряжкой на талии.

Мэгги опустила голову и уставилась на мать. Заряженные ионы пришли в движение. Нола развернулась и ушла в спальню.

— Что случилось? — удивился Питер.

Но платье цвета сливы уже скрылось за дверью. На Ноле теперь был желто-коричневый костюм, белая блузка, черные туфли на высоком каблуке. Она выглядела как стюардесса или кандидат в президенты.

— Голосую за тебя, — произнес Питер.

— Мама, этот наряд требует твоих блестящих зеленых сережек, — объявила Мэгги. — И шарфа!

Нола вернулась в спальню.

У Лароуза не было костюма, но у него была белая парадная рубашка. Мэгги зачесала ему назад волосы, намочив их водой. Нола сказала, что он выглядит как необыкновенный мальчик, каковым и является. Все просияли. На Мэгги были подобающий случаю свитер, украшенный ярко-розовой ракушкой, и короткая озорная юбочка из искусственной кожи цвета яичной скорлупы. Она повязала на волосы белую ленту и надела белые сапоги из кожзаменителя. Они некогда принадлежали матери, но выглядели очень современно, хотя и были куплены еще в девяностые. Питера сбивало с толку, когда он видел на Мэгги вещи, которые, как он помнил, Нола надевала во время учебы в колледже, то есть в ту пору, когда он обращал особо пристальное внимание на ее одежду, как, впрочем, и на нее саму.

— Я счастливчик, — глядя на них, проговорил он, причем совершенно искренне.

Нола и Мэгги благосклонно посмотрели на него. В их сценарии не были четко прописаны его слова, и они обращали на них мало внимания, но смотрели на Питера нежным взглядом двух матерей, которым не слишком нравится поведение их шалуна.

Приняв изрядное количество обезболивающего, Ромео смотрел на мир как на кинодраму, где месть равняется справедливости. Он видел себя со стороны и даже слышал музыку, то затихающую, то усиливающуюся. И поглядите-ка, Питер сегодня одет, как киногерой, чтобы предстать во всей красе на фотопортрете, подумал Ромео. Но приближается срок сделать ему поразительное сообщение.

Ромео нерешительно двинулся к Питеру Равичу, явившемуся на парковку «Алко» вместе со своей семьей. Чтобы заставить себя идти, не останавливаясь, Ромео продолжил мысленно осуждать Ландро. Тише, тише! Ландро никогда не говорит с Ромео о прежних временах. Он слишком высокомерен и неприступен, а между тем мог бы хоть намекнуть, что ценит жертву, которую принес Ромео, желая спасти ему жизнь. Плюс он похитил Холлиса, Эммалайн и все, что должно принадлежать Ромео. Ему сошла с рук эта кража, потому что все верят в фальшивого Ландро, спасенного и трезвого Ландро, в Ландро, который мог сделать худшее из возможного и все равно оставаться любимым. Этот Ландро должен пасть. Я много раз пытался его предупредить, но все зря.

И вот Ромео стоял перед Питером Равичем.

— Можно с вами поговорить?

Питер смутно помнит Ромео, но не знает, откуда. Сам Ромео не вспоминает, как однажды подошел к Питеру, когда тот заправлял автомобиль, хмуро глядя на показания счетчика, и обманул этого простофилю, сказав, что потерял бумажник. Ромео попросил десять долларов на бензин, чтобы отвезти бабушку в больницу. Питер достал тощий кошелек и дал ему пять долларов. Теперь, согнувшийся и таинственный, Ромео отрезает Питера от членов его семьи.

— Это личное, — говорит он.