Леди-пират

В том, что с ней случилось, не было никакого смысла. Она не понимала правил этой игры, ее законов. Если Балетти было известно ее имя, он не мог не знать и того, зачем она приехала в Венецию. И тогда к чему это все? Чтобы ее испытать? Всласть натешиться, унижая ее? Что ж, в этом он преуспел. Но это ничего не объясняло. Если бы маркиз, как она предполагала, хотел заполучить нефритовый «глаз» и ради этого объединился с Эммой, то вполне мог бы воспользоваться ее беспомощностью и потребовать открыть ему, где спрятана подвеска. Но он ни о чем таком не спросил.

Что касается Больдони, он, должно быть, понял, что она и маркиз испытывают друг к другу взаимный интерес. Если венецианец любит ее так сильно, как уверял, то не сумеет смириться с их дальнейшим сближением. Она не боялась потерять Больдони. Но ей не хотелось без всякой на то причины его обижать. И надо было обладать черной душой Эммы, чтобы пренебречь его чувствами. Она была обязана Джузеппе вновь обретенным вкусом к жизни. Может быть, она даже перестаралась, зашла слишком далеко. Но, как бы там ни было, он не заслуживал, чтобы в благодарность за все, что он для нее сделал, она ответила ему предательством. Должно быть, он в бешенстве сейчас и чувствует себя оскорбленным. А она чувствовала себя безоружной. Мери не раз вступала в сражение, не раз бросала вызов смерти, не испытывая настоящего страха. А то, что произошло вчера, повергло ее в ужас. Она ничего не понимала в любовных тонкостях, которые всю душу и тело ей переворачивали. Прежде она не знала этих мук, этих ран и этих осложнений. Со шпагой в руке она могла броситься на любого врага, она ничего не боялась. А здесь ее оружие было ни к чему. И познания, приобретенные в доме леди Рид, тоже оказались бесполезными. Она явилась сюда преследовать Эмму, воображая, будто обрела богатый опыт ведения интриг, жестокой мести. И что у нее осталось после этого вечера? Одно только ощущение, будто она лишилась всего. Совсем ничего не осталось. А тайна, окружавшая Балетти, сделалась еще более непроницаемой. Мери стала думать о сыне, о письме, присланном несколько дней тому назад в монастырь Пресвятой Девы Марии. Форбен сообщал, что полученные им распоряжения приближают его к Мери, поскольку ему поручено наблюдать за имперскими судами в водах Адриатики. И уверял, что Никлаус-младший на корабле совершенно счастлив. Они оба помогали ей жить.

Мери переступила порог покоев матери-настоятельницы с горькой улыбкой на губах. Она чувствовала себя не столько успокоившейся, сколько подавленной.

— Маркиз де Балетти потребовал, чтобы вас отослали из нашей обители, — без обиняков заявила мать-настоятельница, едва за Мери затворилась дверь.

Обстановка этой комнаты была настолько же строгой, насколько роскошно были убраны приемные. Голос настоятельницы звучал настолько же холодно, насколько ласковым было выражение ее лица. Все здесь — сплошные контрасты. Одна только видимость. Венеция напоминала морского змея, подстерегающего своих жертв и позволяющего им порезвиться на его брюхе, чтобы удобнее было их проглотить. Балетти — заклинатель змей, и только. Один из участников этого карнавального шествия теней.

— Зачем он это сделал?

— Он сам вам об этом скажет, но знайте, что вам оказана великая милость. Маркиз — беспредельно щедрый и великодушный человек. Не разочаровывайте его, дитя мое.

Мери безрадостно улыбнулась. У нее не осталось иллюзий.

— Его гондольер уже ждет вас, — прибавила настоятельница, провожая ее до дверей. — Соберите свои вещи и идите с Богом, дочь моя, Он сумеет вас направить.

Мери хотелось ей возразить на это, что, насмотревшись на мерзости, которые творятся в Его доме, Господь, должно быть, не может уснуть спокойно, но удержалась от колкости. В чем она могла упрекнуть эту женщину? В том, что настоятельница подтолкнула ее к любви? Так ведь она сама хватила здесь через край, никто не заставлял. Только теперь со всем этим покончено. Балетти ее от этого исцелил. Вот, по крайней мере, одна заслуга, которую она должна за ним признать. А теперь, поскольку он сам хотел этого не меньше, чем она, Мери должна была с ним встретиться лицом к лицу.

* * *

— Вот ваши покои, синьора, — сообщил вышколенный лакей, открыв перед ней дверь.

Мери вошла — и так и осталась стоять, раскрыв рот. Комната была роскошно убрана, украшена полотнами Микеланджело. Кровать с балдахином, казалось, была вырезана из цельного куска черного дерева. На спинке изображена галантная сцена. Занавеси с неярким рисунком смягчают свет, потоком льющийся сквозь стекла огромных окон, ложащийся на персидский ковер, наборный паркет, ларцы, шкаф, туалетный столик с зеркалом в золотой раме с вправленными в нее рубинами. Как и все остальные помещения в доме Балетти, комната заворожила Мери своим великолепием. На мгновение она позабыла обо всех горестях, терзавших ее душу.

— Вам здесь нравится?

Она и не слышала, как вошел маркиз де Балетти, — слишком поглощена была разглядыванием обстановки, слишком увлеченно восхищалась всем подряд; а ведь уже думала, будто ничто не сможет ее обрадовать.