Леди-пират

Ее настоящее имя, прозвучавшее из уст Балетти, служило доказательством того, что на этот раз она ошиблась. Струйка холодного пота поползла у нее вдоль позвоночника. Это возбуждало так же, как страх. Инстинктивно она вызвала в памяти чувство, которое некогда испытывала перед началом абордажа. Губы маркиза задержались в изгибе ее поясницы, медленно поднялись к затылку, чтобы распробовать соль ее тела. Потом снова приникли к ее уху.

— Вы меня боитесь, Мария, я это чувствую. Вам представляется, будто я жесток. Почему?

— Возможно, у меня есть на то причины, — с трудом выговорила она, от волнения почти лишившись голоса.

— И вы мне их назовете? — спросил он, прижимаясь нагим телом к ее ягодицам.

Она задрожала с головы до ног. Несмотря на мучительную тревогу и на уверенность в том, что этот человек — ее враг, она не могла скрыть желания, которое он в ней пробуждал. Странная притягательность. Возможно, губительная для нее. Бессознательная. Глубоко волнующая.

— Вы бы меня убили, — сказала она.

— Вы ошибаетесь, Мария. Я только о том и мечтаю, чтобы отпустить вам грехи.

Она усмехнулась, чувствуя, как он, едва касаясь, поглаживает ее кожу кончиками пальцев.

— Готовы побиться об заклад, сударь?

— Слишком поздно, — шепнул он. — Ставки сделаны.

— О чем это вы?

— Знаете ли вы, к какой уловке прибегал Торквемада, испанский великий инквизитор, чтобы изгнать демонов из тела бесноватых?

Несмотря на его обжигающие и непристойные ласки, она снова задрожала от неясного страха.

Балетти чуть плотнее прижался к ее пояснице. Мери пришла в еще большее смятение, она разрывалась между непреодолимым желанием бежать и не менее сильным желанием остаться.

Полностью отдавшись во власть этих противоречивых чувств, она позволила слегка раздвинуть ей ноги, и тотчас пожалела об этом, почувствовав, что на ее щиколотках сомкнулись железные оковы.

Кто-то поспешил развести ее ноги пошире. Больдони, предположила она. Несомненно, он находился где-то поблизости. На мгновение она о нем забыла. Он все слышал. От этой мысли ей стало совсем уж не по себе.

Напрягая все чувства, она уловила какие-то передвижения по комнате, заглушенные шаги, скрип кресел, которые кто-то двигал по полу. И поняла, что Балетти упивается ее тревогой, ее смятением, нарочно длит эту пытку ожидания.

— Крапива, — наконец, шепнул он ей прямо в ухо. — Нет ничего лучше ее ласки для того, чтобы очистить душу, привыкшую к разврату.

Мери ощутила легкий ожог крапивных листьев на внутренней стороне ляжек. И стиснула зубы, порабощенная зародившимся в ней сладострастным и исступленным желанием.

— Еще несколько минут, и это раздражение сделается невыносимым. Вы не сможете терпеть, вы будете мечтать о руках, которые вас успокоили бы, но ваша мечта останется несбыточной. Вы будете корчиться перед вашими судьями, молить, чтобы один из них, собравшихся здесь, простил вам ваши грехи. Но ни один из них не придет, потому что они целое состояние поставили, поспорив, что сумеют перед вами устоять. Вы ничего не сможете поделать, вам останется лишь осознать меру ваших пороков. Вы захотели поиграть с огнем, Мария. И теперь он непременно вас опалит, — закончил он, отстраняясь от нее.

— Почему?

— Потому что вы стоите большего, и я это знаю. Кем бы вы ни были.

— Стало быть, вы один из них? — спросила она, уже начав испытывать предсказанные им муки.

— Как знать, Мария? Как знать?

Настала минута, когда она полностью утратила представление о действительности, отреклась от всяких понятий добра и зла, гордости и тщеславия. Прерывистое дыхание невидимых зрителей заглушало ее собственные вздохи. Их стоны переплетались с ее криками и проклятиями, сливались с ними в устрашающий рев, где уже ничто не имело смысла.

Она не могла бы сказать, сколько времени все это продолжалось. Ей показалось — целую вечность. Когда в комнате стало тихо, она поняла, что одна здесь, все ее покинули, и заплакала. Образ истерзанного Никлауса настиг ее, словно удар кинжала в самое сердце. Она взвыла от стыда, смешанного с отчаянием.

Ее отвязали несколько долгих часов спустя, когда яд сам собой растворился, сгинул без следа. От чудовищного желания, овладевшего ею, осталось лишь воспоминание. Мери была совершенно измучена. Служанка, снявшая повязку с ее глаз, помогла ей добраться до кресла и одеться в монашеское платье.

— Вас проводят, — без малейшего сочувствия в голосе сообщила она.

Мери кивнула и, сломленная, побежденная, позволила себя увести.

Маркиз де Балетти был прав — она получила именно то, чего заслуживала.

9

На следующий день мать-настоятельница послала за ней. Мери поплелась следом за послушницей, тело и душа у нее болели, как будто ее избили или даже колесовали… нет, еще сильнее.

Всю долгую бессонную ночь она проплакала. Все накопившееся в ней страдание медленно покидало ее, а она ничего не могла поделать, только терпеть, отдаться на волю этого непрерывного потока, который временами начинал ее терзать невыносимыми видениями.