Ледовый поход Балтийского флота. Кораблекрушение в море революции

Пишущие о следствии по делу А. М. Щастного и о суде над ним в июне 1918 г., как правило, держат в уме события 1937–1938 гг. Поэтому на страницах книг и статей высказываются априорные суждения о полной сервильности советского суда образца 1918 г., о предопределенности приговора, о всемогуществе Л. Д. Троцкого и его способности расправиться с любым своим подчиненным. Не меньше вреда пониманию исторической реальности приносит «юридический» подход к делу, когда его материалы рассматриваются в политическом вакууме, без учета той ткани исторических событий, в которую было вплетено дело А. М. Щастного. Правда, надо отметить, что «профессиональные юристы», писавшие о суде над А. М. Щастным, например В. Е. Звягинцев, не дают себе труда разобраться в предъявленных ему обвинениях и в отсылках к тем или иным документам, содержащихся в материалах дела.

Такой подход далеко не нов. В феврале 1920 г. Г. А. Алексинский писал: «В верховном трибунале подобраны соответствующие люди: судьи – покорные исполнители, назначенные сверху для подписывания заранее заготовленных решений; на роли генерал-прокурора – бывший главкониз Крыленко (главковерхи закончились Духониным); следовательница его жена, истеричка Розмирович… другой следователь – эстонский “коммунист” и немецкий агент Кингисепп…»^[899]

А. М. Щастный был арестован в кабинете Л. Д. Троцкого 27 мая 1918 г. Как мы уже показали, это произошло далеко не сразу после начала разговора. С самого начала совещания велась его стенограмма, которая потом превратилась в стенограмму допроса. В кабинете присутствовал один стенографист, поэтому отмечалось, что он записывал лишь по указанию участников^[900]

. На наш взгляд, это обстоятельство не привело к выпадению из стенограммы существенных фрагментов. В то же время стенографист не разобрал или не успел записать некоторые слова, поэтому в машинописной расшифровке стенограммы имеются пропуски, отмеченные многоточиями, что в публикациях создает ложное представление о фрагментированности ее текста.

До момента ареста нарком и наморси успели обсудить ряд важных вопросов. Прежде всего, Л. Д. Троцкий спрашивал об обстоятельствах разглашения телеграммы 21 мая о минировании кораблей и о назначении за это наград. Из ответов А. М. Щастного было очевидно, что он действительно ознакомил с телеграммой самый широкий круг лиц, причем мнение членов старого Совкомбалта о необходимости широкого обсуждения этой телеграммы для него было неизмеримо важнее мнения И. П. Флеровского о том, что разглашать эту телеграмму не следует.

Важным эпизодом разговора стал спор наморси и наркома о том, как они оценивали степень деморализации личного состава флота. Л. Д. Троцкий вспоминал, что А. М. Щастный в конце апреля настаивал на полной небоеспособности моряков, называл флот «железным ломом» из-за непригодности команд. А. М. Щастный настаивал на том, что в конце апреля он заявлял, что флот «деморализован не вообще, а в отношении отдельных кораблей»^[901].

Во вторую очередь наркома интересовали обстоятельства выступлений А. М. Щастного на совете 3-го съезда Балтийского флота, прежде всего, кто приглашал наморси выступать на съезде. А. М. Щастный не ответил на вопрос о приглашающих, так же как и на вопрос о том, когда именно был написан его конспект выступления – до приглашения или после. Из его ответов может сложиться впечатление, что его никто не приглашал выступать, а он сделал это по собственной инициативе. Л. Д. Троцкий так подвел итог ответам А. М. Щастного: «Я прошу выделить, что неназванные лица считали полезным, чтобы начальник Морских сил сделал доклад на съезде по всему объему тех вопросов, которые затронуты в этом конспекте. Прежде, чем решиться на такого рода доклад, бывший начальник Морских сил счел необходимым доложить как о получении приглашения, так и о своих мыслях совету съезда.

Совет съезда, с своей стороны, не предложил Щастному читать доклада политического характера перед съездом»^[902]. А. М. Щастный на это ничего не возразил.

На вопрос Л. Д. Троцкого, с какого момента А. М. Щастный признает И. П. Флеровского главным комиссаром флота, тот ответил, что вовсе не признает, поскольку «он не вступил в исполнение своей должности и я не получил официального уведомления»^[903]. Видимо, этот откровенно издевательский ответ довел Л. Д. Троцкого «до белого каления», потому что затем он быстро задал вопрос о том, признает ли А. М. Щастный Положение об управлении Балтийским флотом, а затем последовал ключевой вопрос: «Не было ли такого случая, чтобы вам ставили вопрос о вашем отношении к советской власти?» Ответ наморси: «Я считаю, что это совершенно ясно», – взорвал ситуацию. Происходившее можно понять, только если предположить, что А. М. Щастный отвечал на вопросы Л. Д. Троцкого с ироничным видом. Об этой его манере вспоминал А. В. Луначарский: «Адмирал Щастный встретил меня и тов. Раскольникова с загадочной и зловещей улыбкой, которую я отчетливо помню»^[904].