Ледовый поход Балтийского флота. Кораблекрушение в море революции

Суд начался 20 июня и продлился два дня. Он был открытым и освещался практически всеми газетами, выходившими тогда в Москве и Петрограде. В начале суда все были уверены, что дело закончится для А. М. Щастного благополучно. В 1919 г. один из современников писал: «Госпожа Щастная, уверенная, как и все (выделено нами. – К. Н.), в благоприятном исходе дела, даже не поехала в Москву, где оно слушалось… Все были уверены не только в том, что его оправдают, но что имя его покроется славой»^[942].

Главным событием первого дня суда стала двухчасовая речь Л. Д. Троцкого как свидетеля. Газеты отмечали, что в ней он «вполне развил и обосновал все тезисы обвинения». Речь произнесена «очень искусно» и «вполне исчерпывает весь обвинительный материал»^[943].

Однако Л. Д. Троцкий смазал хорошее впечатление, произведенное на публику его речью, своим весьма неудачным выступлением на перекрестном допросе. Он часто отвечал на конкретные вопросы «не знаю», «не помню», вынужден был подтверждать правомерность трактовки того или иного вопроса, которую предлагали защитник или обвиняемый.

Мы полагаем, что наркомвоенмор несколько переоценил свои силы. Он был хорошим оратором и полностью показал свои сильные стороны в своей речи, которая фактически была речью обвинителя, а не свидетеля. Во время перекрестного допроса сказалось отсутствие опыта судебных прений и крайняя перегруженность главы советского военного ведомства. Напомним, что Чехословацкий корпус, мятеж которого начался 25 мая, развил успешное наступление на запад. 8 июня вспыхнул мятеж в Самаре, где был провозглашен Комуч. 13 июня был сформирован Восточный фронт Красной армии против белочехов. Именно эти дела в наибольшей степени занимали в те дни Л. Д. Троцкого, а не воспоминания о телеграмме о подготовке Балтийского флота к уничтожению от 3 мая.

После перекрестного допроса Л. Д. Троцкого А. М. Щастный заявил о желании сделать секретное заявление. В. Е. Звягинцев задался вопросом: «Что же происходило за закрытой дверью? В протоколе, подшитом в архивно-следственном деле, о закрытом судебном заседании нет ни слова… Видимо, Щастный пытался объяснить суду, на чем он конкретно основывал свой вывод, что немцы “поддерживают Советскую власть”. И, вероятно, дал показания по поводу изъятых у него документов, которые начальник “Разведочного отделения” немецкого Генштаба адресовал Советскому правительству»^[944]

.

Если сравнить газетные отчеты о процессе с его протоколом, то необходимость фантазировать отпадает – можно легко определить тот его кусок, который не попал в газеты^[945]. Более того, в публикации материалов дела А. М. Щастного воспроизведены пробелы, отделяющие протокол закрытой части заседания от предшествующей и последующей, но публикаторы не поняли их значения^[946].

Во время своего секретного заявления А. М. Щастный принял на себя вину во взрыве форта Ино, но отверг обвинения:

• в непринятии мер к взрыву флота, поскольку они были приняты еще в Гельсингфорсе;

• в непринятии мер по установлению демаркационной линии с немцами;

• в агитации, поскольку ее не вел, а конспекты писались частью для себя, а частью для Л. Д. Троцкого;

• в контрреволюционном выступлении на съезде флота.

Кроме того, А. М. Щастный заявил, что «показание Троцкому давал под насилием»^[947]. Последнее замечание может относиться только ко второй половине протокола, поскольку, как мы показали выше, А. М. Щастный был арестован примерно в середине разговора.

Отметим, что в ходе заседания трибунал стремился завершить процесс как можно быстрее. Отказы в оглашении тех или иных документов получал не только защитник, но и обвинитель, причем обе стороны получили отказов примерно поровну.

21 июня заседание началось с речи официального обвинителя Н. В. Крыленко. Он фактически повторил обвинения, высказанные Л. Д. Троцким. Следует подчеркнуть, что главным аргументом Н. В. Крыленко стали рассуждения о согласованности тех или иных действий А. М. Щастного с антисоветскими выступлениями, например задержки Минной дивизии и митингов в ней. Понятно, что самым слабым местом обвинения было отсутствие каких-либо объективных доказательств злого умысла А. М. Щастного. С другой стороны, эта проблема неизбежна при разборе дела о заговоре, который не вылился в мятеж. В этом случае, как правило, никаких доказательств, кроме свидетельских показаний, быть не может. В случае же с делом А. М. Щастного свидетельских показаний о заговоре и не могло быть, поскольку советские органы начали борьбу с антисоветским подпольем только в конце мая 1918 г. и первые плоды этой борьбы появились лишь в конце августа – начале сентября.