Ледовый поход Балтийского флота. Кораблекрушение в море революции

Четыре других письма были переданы адресатам и, несмотря на то что носили личный характер, были опубликованы сразу после расстрела – письма жене, детям, матери и своему защитнику В. А. Жданову. Жене и детям А. М. Щастный писал: «Пусть дети вырастут в уверенности, что их отец ничем не запятнал себя и своего доброго имени»^[957]. Детям: «Моя мысль через 6 часов по объявлении приговора о расстреле меня: в революции люди должны умирать мужественно. Перед смертью я благословляю своих детей Льва и Галину и, когда они вырастут, прошу сказать им, что иду умирать мужественно, как подобает христианину»^[958]. Матери: «Пусть будет для тебя утешением, что сын твой отошел за отцом в лучший мир, ничем не запятнанный и со спокойной совестью»^[959]

. Защитнику: «Пусть моя искренняя благодарность будет вам некоторым утешением в столь безнадежном по переживаемому моменту процессе, каковым оказалось мое дело»^[960].

Также А. М. Щастный оформил завещание, датированное «22 июня 1918 г., 3 часа ночи». В нем он оставлял: жене – усадьбу, матери – 8 тыс. руб., братьям Александру и Георгию – по 10 тыс. руб., сестре Екатерине – 1 тыс. руб. Усадьбу он предполагал передать сыну по достижении им совершеннолетия, а дочери Галине предназначал движимое имущество. Особый пункт был посвящен родовому браслету, который, согласно семейной легенде, был средством от бесплодия: «Браслет носить моей жене, затем дочери. Когда женится мой сын Лев, то браслет передать его жене, согласно завещанию моего деда Константина Николаевича Дубленко»^[961].

Отдельной запиской он просил передать свою рубашку сыну Льву по достижении им совершеннолетия, что и было исполнено^[962]

. Сейчас эта рубашка хранится в музее НИЦ «Мемориал». В завещании А. М. Щастный высказал уверенность, что «жене моей я полагал достаточной мою пенсию, которая в конце концов будет ей, я думаю, назначена»^[963]. Очевидно, он полагал, что пенсия будет назначена его жене после падения Советской власти, которое считал неизбежным.

Казнь Щастного, по словам его защитника В. А. Жданова, совершена в субботу, в 6 часов 30 минут утра. «В 5 часов утра приговоренного увезли из Кремля, где он содержался последние дни до исполнения приговора. Передают, что Щастный был расстрелян во дворе Александровского военного училища. Даны были два залпа. При расстреле, за исключением лиц, производивших его, никого не было»^[964].

Осуществили расстрел латышские стрелки из «дежурной части», очевидно, дежурного подразделения, а не китайцы^[965]

. Никаких достоверных сведений о том, как прошел расстрел и где было похоронено тело А. М. Щастного, нет.

Как сказал Л. Д. Троцкий по другому поводу, «он… умер мужественно, но здесь дело идет не о личной оценке, а о долге власти, которая хочет существовать»^[966].

Вдова Н. Н. Щастная подала прошение о выдаче ей тела А. М. Щастного для погребения^[967]. Ей было отказано. Очевидная причина этому – опасение перед превращением похорон расстрелянного наморен в антисоветскую политическую демонстрацию. Отметим, что и в дореволюционное время тела казненных по политическим приговорам для погребения родственникам не выдавались.

Расстрел А. М. Щастного вызвал огромный резонанс. Несоветская печать объявила сбор средств в пользу его семьи^[968]

. Комиссар МГШ Сергей Прокофьевич Лукашевич (1888–1942) просил из Петрограда: «Телеграфируйте, в каком положении дело Щастного. На судах флота возможно брожение, [в] городе появилась масса всевозможных слухов. На этой почве темные силы могут сагитировать. Пресса сообщает о приговоре через расстрел. Осаждают за разъяснениями»^[969].

«Расстрел Щастного на командный состав произвел удручающее впечатление, но на деле оно не вылилось в определенные формы. В командах спокойно, просят лишь разъяснения»^[970], – отмечал И. П. Флеровский.

Антисоветски настроенные офицеры смотрели на дело так: «Щастный был вызван или сам поехал с докладом в Москву, но совершенно поразившим нас финалом для него оказалось, что его в мае 1918 г. расстреляли. Конечно, что он совершил, объявлено не было. Можно предполагать только, что по должности ему были известны тайны, сопровождавшие заключение Брестского мира. По-видимому, он мог эти тайны разоблачить. Это был первый случай коварства по отношению к офицерам»^[971]. В действительности о том, что «совершил» Щастный, было напечатано во всех газетах, но в приказе по флоту действительно объявлено не было. Нельзя исключать, что А. П. Белобров (и другие офицеры?) совершенно не читали газет.

Среди высшего руководства флотом расстрел не вызвал эмоциональной реакции: «Среди моряков Балтийского флота, проживающих в Москве в гостинице ’’Красный флот” постановление трибунала о расстреле Щастного произвело слабое впечатление. Все бывшие товарищи Щастного – Альтфатер, Сакс, Беренс – так как и вчера погружены в свою работу и о Щастном не вспоминают»^[972]. Журналисты зря назвали С. Е. Сакса «бывшим товарищем» Щастного, хотя В. М. Альтфатер и Е. А. Беренс действительно могли ими считаться.