Ледовый поход Балтийского флота. Кораблекрушение в море революции

Из шести членов русской делегации в Ганга четверо были задержаны немцами под предлогом того, что «немедленное возвращение всех членов комиссии в Гельсингфорс по военным соображениям не представляется возможным», фактически они стали заложниками^[261]. Отпустили капитана 1 ранга Петра Алексеевича Новопашенного (1881–1950) и комиссара Е. Л. Дужека, а задержали капитана 1 ранга Павла Васильевича Гельмерсена (1880–1953), лейтенанта Михаила Михайловича Комелова (1890 – после 1931), гардемарина Павла Александровича Бородаевского (1898–1920) и комиссара Александра Григорьевича Григорьева. П. В. Гельмерсен и М. М. Комелов возвратились в Петроград через Ревель только 3 мая 1918 г.^[262] Когда возвратились П. А. Бородаевский и А. Г. Григорьев, мы не знаем.

Несомненно, в тех условиях Гангэудское соглашение было единственно возможным выходом, а наморен имел полное право его заключить в соответствии со статьей 10-й «Временного положения об управлении Балтийским флотом» от 29 марта 1918 г.

Забегая вперед, отметим, что немцы сравнительно честно соблюдали Гангэудское соглашение, выпустив из Гельсингфорса ряд русских кораблей после занятия города их войсками. В частности, в мае 1918 г. из Гельсингфорса и Котки в Кронштадт перешли 39 судов, в конце апреля из Выборга – 4 судна. Немцы даже разрешили вывезти из Гельсингфорса те снаряды и взрывчатку, которые хранились на бывших немецких пароходах, захваченных Россией во время войны и подлежавших возврату Германии в соответствии с Брестским договором^[263]. Очевидно, что немцы могли легко присвоить себе эти боеприпасы вместе с пароходами, которые подлежали возвращению их германским владельцам, но не сделали этого. 7 мая в Кронштадт пришли ранее задержанные немцами 6 эсминцев, 2 транспорта и посыльное судно^[264]

.

Другое дело, что белофинны не считали себя связанным этим соглашением, захватывали русские суда, особенно под торговым флагом или под флагом Красного креста, а немцы не препятствовали им. Однако и финнам пришлось расстаться с некоторыми русскими судами: например, в течение 1918 г. они вернули Советской России заградитель «Шексна» и 4 парохода^[265].

Нервного настроения в Гельсингфорсе добавляли прокламации, появлявшиеся в городе, в которых от имени немецкого командования морякам угрожали смертной казнью за попытку уничтожения кораблей. Ходили слухи, что они разбрасываются с аэропланов^[266], но скорее всего, то была провокация белофинского подполья. 6 апреля в гельсингфорсских газетах за подписями А. М. Щастного и Е. Л. Блохина появилось разъяснение о том, что между Россией и Германией сохраняется мир и что командование флотом объясняет «распространение воззвания недостойным желанием неизвестных злонамеренных лиц нарушить состояние мира»

^[267].

7 апреля в Гельсингфорс была передана телеграмма из МГШ, в которой начальник морских сил ставился в известность о требовании МИД Германии вывести русские морские силы из финских вод до 12 апреля либо разоружить остающиеся суда^[268]. Гангэудское соглашение предвосхитило это требование. МГШ одновременно просил СНК войти в сношения с немецким правительством, чтобы предупредить его, что из-за сложной ледовой обстановки требование вывода судов к 12 апреля может быть не выполнено^[269]

. 10 апреля соответствующая нота была направлена правительству Германии^[270].

9 апреля в «Известиях» было опубликовано большое интервью, которое Л. Д. Троцкий дал представителю Бюро печати. Значительная его часть была посвящена флоту. Нарком заявил: «В самом тяжелом положении – это очевидно всем – оказался наш Балтийский флот. Германское наступления на Финляндию вырвало у этого флота Гельсингфорсскую базу»^[271]. На вопрос, «посягают ли немцы на прямое уничтожение флота», Л. Д. Троцкий ответил: «Я не считаю возможным гадать по этому поводу. Но по прямому смыслу Брест-Литовского договора мы имеем право оставить наши суда в Финляндских портах до того момента, пока море покрыто ледяным покровом… Мы обязаны были лишь довести экипаж военных кораблей до необходимого минимума, что и было сделано… Но я не хотел бы этим сказать, что положения [Брестского мирного] трактата при нынешних условиях могут определять всю судьбу флота. На самом деле судьба Балтийского флота теснейшим образом связана с судьбой Курляндии, Эстляндии, Лифляндии и Финляндии. А судьба этих областей и стран в свою очередь находится в глубочайшей зависимости от всего хода европейской, и в частности, германской политики в ближайший период»^[272].