– Бабуля, давай называть вещи своими именами. Дед попросту выгнал меня из Парижа, – сказал Маркус, поднимая над головой замызганный переплет «Здравого смысла». – Я уехал в обществе Фанни, с этой книжкой и мешком писем для Мэтью. Мне было велено возвращаться не ранее чем через полвека.
– Ты недвусмысленно заявлял, что не желаешь нашего вмешательства в твою жизнь, – напомнила Изабо.
Судя по каменному лицу свекрови, их разговор был далек от непринужденной семейной беседы.
– Но вы вмешивались. – Маркус расхаживал по комнате, словно зверь, загнанный в клетку. – Филипп по-прежнему направлял мою жизнь. Дед ухлопал сотню лет, следуя за мной по пятам. Эдинбург, Лондон, Филадельфия, Нью-Йорк, Новый Орлеан. Где бы я ни находился и что бы ни делал, везде я натыкался на признаки его наблюдения. Точнее, оценивающей слежки.
– Вот уж не думала, что ты знал, – сказала Изабо.
– Неужели вы считали меня настолько рассеянным? – усмехнулся Маркус. – Мои последние дни в Париже были полны подозрительных совпадений. То ты вдруг оказываешься в доме Жиля, причем когда туда пришел Пейн. Потом Фанни как бы невзначай забрела в кафе «Прокоп». И наконец, появление Филиппа в квартире Вероники. Поневоле задумаешься, что все это было срежиссировано.
– Не лучший момент в жизни Филиппа, – согласилась Изабо.
Ее глаза странно блестели, словно их покрывала тончайшая красная пленка.
Изабо плакала.
– Довольно, Маркус! – не выдержал Мэтью, тревожась за состояние матери.
Она до сих пор не оправилась после смерти Филиппа и продолжала скорбеть по мужу.
– Когда в нашей семье правда была объявлена неприемлемой? – спросил Маркус.
– Честность никогда не являлась частью нашего семейного кодекса, – заявила Изабо. – Нам с самого начала приходилось очень многое скрывать.
– Бешенство крови, переданное мне по наследству, тоже не способствовало большей открытости де Клермонов, – сказал Мэтью, беря часть вины на себя. – Я часто думаю, насколько иным было бы все в нашей жизни, не получи я это наследие. – В голосе Мэтью улавливалась грусть.
– Начнем с того, что у тебя не было бы ни Бекки, ни Филиппа-младшего, – возразил Маркус. – Бросай-ка ты эти сожаления, Мэтью, иначе поломаешь жизнь своим детям, а потом не сумеешь исправить. К ним не применимы методы, какими ты действовал, исправляя мою жизнь в Новом Орлеане. – (Мэтью даже вздрогнул.) – Я знал, Мэтью, – устало выдохнул Маркус. – Знал, что тебя послал Филипп, иначе ты предоставил бы мне самому расхлебывать последствия. Я знал: Филипп приказал истребить нас всех, не делая исключения для меня или для кого-то еще. Безопасность Изабо была ему дороже, а наше существование угрожало ей. Но ты ослушался приказов деда, хотя Жюльет постоянно толкала тебя на «правильный поступок». Ей не терпелось меня убить.
Меня интересовали подробности событий в Новом Орлеане, хотя я и понимала, насколько Маркусу тяжело говорить о событиях той поры. Однако чувствовалось: он и сам готов окунуться в прошлое.
– С теми, кого Филипп любил, он всегда был более жесток, чем с теми, кто вызывал у него сочувствие, – сказала Изабо.
Судя по выражению ее лица, она это знала не понаслышке.
– Ты прав. Отец не был совершенным, – согласился Мэтью. – Всезнающим и всевидящим он тоже не был. Он и подумать не мог, что ты отправишься в Америку. Филипп делал все, чтобы Англия стала для тебя привлекательным местом. Эдинбург, дом в Лондоне, общество Уильяма Грэхема. Однако были обстоятельства, не поддававшиеся его контролю.
– Какие? – с неподдельным любопытством спросил Маркус.
– Непредсказуемость распространения эпидемий и твои способности врача. Филипп делал все, чтобы держать тебя вдали от Вероники и революционного террора, захлестнувшего Францию. Но не учел узы, связывавшие тебя с Филадельфией. После убийства Марата Филипп довел до сведения капитанов всех судов, чтобы ни в коем случае не перевозили тебя через Ла-Манш. Тем, кто посмеет ослушаться, грозило полное разорение.
– Что, серьезно? – удивился Маркус, пораженный размахом деда. – По правде говоря, в тысяча семьсот девяносто третьем году только безумец согласился бы плыть в Филадельфию. Смерть на гильотине была менее пугающей, чем смерть от желтой лихорадки. И более быстрой.
– Но у меня не было и тени сомнения насчет того, какой путь ты выберешь. – Мэтью с гордостью посмотрел на сына. – Ты выполнил свой долг врача и помог другим. Так ты поступал всегда.