Легко видеть

Тамм и Овчинников по возрасту и здоровью уже определенно не годились для участия собственно в штурме Эвереста по поражающей воображение юго-западной стене. Сам Рейнгольд Месснер – первый в мире покоритель всех четырнадцати восьмитысячников Гималаев и Каракорума – считал её прохождением невозможным. Эдуард Мысловский придерживался противоположного мнения. Но и его личные восходительские ресурсы за эти два года успели, как показало экспедиционное будущее, существенно снизиться. А ведь он в своей возрастной категории остался в команде единственным человеком, кто мог считаться непосредственным преемником эстафетной палочки от того поколения альпинистов, к которому принадлежали Тамм и Овчинников. Все остальные были уже из более молодого поколения, чем Мысловский, а это было донельзя обидно. Сотни людей, в свое время готовых штурмовать Гималаи, лишились возможности внести свой весомый вклад в мировую летопись высших альпинистских достижений. Эту несправедливость, конечно, уже никто и ничто не могло исправить, но как минимум, на символическое участие в первой советской Гималайской экспедиции кто-то из их состава безусловно имел право. И в качестве этой фигуры был избран Мысловский, который еще многое мог, уже почти принадлежа к «старикам». Его двум штурмовым связкам (Мысловский – Балыбердин и Черный – Шопин) и была дана «зеленая улица» при прохождении стены, хотя там не меньше, а даже и больше потрудились и другие. Просто по воле руководителей экспедиции на последнюю часть очередного участка, заканчивающегося установлением следующего высотного палаточного лагеря, посылалась команда Мысловского – и уж об этом, как о преимущественно ее достижении, сообщалось в Москву. Вместе с тем, по мере набора высоты к отметке 8000, затем и 8250 метров над уровнем моря, где был создан четвертый высотный лагерь, в штурмовом составе экспедиции начались нелады и со здоровьем, и во взаимоотношениях. Из команды Мысловского выбыли из-за разных недомоганий Коля Черный, вместе с которым Михаил осуществлял их первое самостоятельное спортивное восхождение на Кавказе еще в 1959 году, и Владимир Шопин. Перетрудившаяся на стене, но не получившая никакого поощрения четверка Иванова, включавшая Ефимова, Бершова и Туркевича, прямо заявляла, что по их костям хотят завести на вершину Мысловского. Но Овчинников всеми силами проталкивал своего воспитанника из секции МВТУ на роль первейшего восходителя, и связчик Мысловского ленинградец Балыбердин, очень сильный, волевой и умелый альпинист, тоже этому содействовал. Тамм, испытывавший мощное давление с разных сторон, все же взял сторону Овчинникова, Мысловского и Балыбердина, определив двух последних в качестве ведущей штурмовой связки, которой надлежит первой подняться на Эверест после установки пятого лагеря на высоте 8500.

Этот замысел в итоге осуществился, хотя едва-едва не кончился трагедией и срывом экспедиции вместо победы. На восьмикилометровой высоте с Мысловским творилось неладное. Чем выше поднимались они с Балыбердиным, тем больше странного и ненормального происходило с корифеем альпинизма. Он упустил рюкзак и потерял рукавицы. Естественно, в лютом холоде поднебесья это не могло пройти безнаказанно, но лучше, чем она работала, голова Мысловского работать уже не могла. Однако воля к осуществлению мечты у него не пропала. Выход этой двойки на решающий штурм состоялся. Это был мучительно медленный подъем для больного высотой человека, но, пожалуй, еще более мучительный для Балыбердина, у которого было достаточно сил, чтобы подниматься много быстрей, и вполне достаточно ясности в сознании, чтобы понимать, в какой степени возрастает риск им обоим остаться на вершине навеки из-за ужасающей медлительности партнера. Балыбердин понял, что стал заложником почти безнадежного предприятия, а если точнее – заложником судьбы Эдуарда Мысловского. Вытянет Мысловский – хорошо, хоть это и представлялось уже очень маловероятным. Не вытянет – будет совсем плохо. Бросить товарища нельзя, до какой бы степени одурения тот ни дошел, пока жив, а если в конце концов и помрет, то к тому времени и у любого здорового человека на такой высоте не останется ни сил, ни возможности вернуться в верхний штурмовой лагерь.

Они взяли вершину так поздно, что шансов на благополучный спуск уже почти не осталось. К ужасу Балыбердина, Мысловский шел вниз еще медленней, чем вверх. Надвигалась ночь. Балыбердин знал, что на такой высоте еще никто не выживал после холодной ночевки, но свой выбор он сделал давно. Спасти его могло только настойчивое желание Мысловского не губить вместе с собой товарища по связке, однако тот подобного желания не выражал, да и не мог выражать, учитывая, в состоянии какого расстройства находились его голова и мысли.