В пятьдесят лет достичь того, о чем наверняка грезил мальчишкой, начитавшимся книг Фенимора Купера, Майн Рида, Сетона-Томпсона и многого другого в том же роде – это надо было признать не только удалью, но и чем-то большим. Марк безусловно заслужил за это высшей оценки за всю свою жизнь. В каком-то смысле он вернулся к себе – из неестества в свое естество, пустившись в неопределенность, в каторжную «ишачку» с грузом, который постепенно возрос до девяти кулей, в ненадежное, возможно даже опасное соседство с алкоголиками, немытыми полуоборванцами, от которых всего можно ждать, если ты вдруг поведешь себя не так, как их устраивает.
Его портянки во время просушки у печки благоухали примерно такими же ароматами, как и их. У них были одинаковые занятия, но тем не менее у каждого свое. Они видели одно и то же, промокали под одними дождями, но вместе топили печку, по очереди носили воду из ручья, кололи дрова, калили и обрушивали шишку. «Молодец! – думал Михаил, – Молодец!» – понимая, что радуется за Марка вполне искренно и даже с долей зависти – нет, не к образу жизни таежника – шишкаря, а к силе духа, проявленной человеком во имя лучшего в себе, заваленного напластованиями цивильного хлама. За это следовало уважать, и Михаил, пожимая Марку руку, пожелал ему удачи от чистого сердца, как он того заслуживал, примерно так же, как Джек Лондоновский Смок Белью. И еще бросалось в глаза – Марк спешил поделиться с Михаилом новостями из своей новой жизни не для того, чтобы показать, что он теперь ему не уступает, а только потому, что стал счастлив и готов был поделиться этим с тем, кого, видимо, уважал.