Легко видеть

В отличие от Марка, Михаил не мечтал начать жить по-новому в соответствии с романтической мечтой мальчишеского детства. Во-первых, он и так не перестал с тех детских лет чувствовать себя мальчишкой-романтиком. Во-вторых, ему и в голову не приходило заняться во время отпуска чем-то, кроме походов. Безусловно, это помогало не стариться, если так можно было выразиться, изнутри себя, но от старения тела оно не избавляло – так только – замедляло его ход. Конечно, и за одно это следовало благодарить свой любимый вид спорта и отдыха, но все равно за возможность с его помощью расширять познание он любил туризм несравненно больше, чем за возможность проявить себя молодцом, хотя теперь, опираясь на опыт, он многое мог делать лучше, чем прежде. А вот пылкого стремления с каждым новым походом все более обострять трудности и риск преодоления препятствий, характерного прежде, теперь у него поубавилось. Да и то сказать – откуда старику взять столько сил, чтобы прыть совсем не убавлялась? И то уже было хорошо, что он смог пройти основные препятствия в таком походе, как этот – далеко не самом простом даже для нынешней молодежи, более искушенной и технически оснащенной, чем туристы-сплавщики его поколения. И все же возрастные изменения были не единственной причиной падения походного энтузиазма. С тех пор, как он осознал, что не имеет права рисковать Мариной, как собой, в походах без нее внутри него что-то, если и не разлаживалось, то действовало против того, чтобы радость от достигнутого в одиночку могла сравниться с радостью совместных преодолений, общего видения – короче, всего, что можно было разделять с любимой, при этом ничуть не дробя целостности впечатлений внутри себя, даже наоборот, взаимно обогащаясь. Без Марины многое зримо увядало внутри, и это несмотря на то, что он имел надежду и даже обязанность вернуться к ней. Что же тогда можно было ждать от достаточно скорого будущего, когда кто-то из них останется на этом свете без другого? Думая об этом, Михаил давно пришел к выводу, что кто бы тут ни остался, тому и будет хуже, а худшего для Марины он никак не хотел и в то же время знал, что его существование в одиночестве – и именно без Марины – потеряло бы смысл. Разрешить проблему могла бы только одновременная смерть, но наградит ли Господь Бог их такой милостью (имея в виду, конечно, необидную и не насильственно-мучительную смерть), кто, кроме Него, был в состоянии определить? Безусловно никто, и в этом-то как раз и заключалась одна из сложнейших, заранее никак не разрешимых проблем для всех доживающих свой естественный век во взаимной любви. Бесполезно было пытаться отвести проблему от себя и не думать о ней. И все же стоило фокусировать свое внимание не на ней, а на тех радостях земного бытия, которые Милостью Божией пока еще можно было благодарно испытывать и принимать. Замечательно выразил это в своем прекрасном рассказе «Дом для бродяг» Олег Куваев, говоря о щемящем чувстве быстротечности бытия, которое неизбежно возникает при виде заосеневшей, уже увядающей тайги, особенно горной. Красиво – безмерно, отчего становится особенно ощутимым очень скорое окончательное замерзание жизни, возможно, уже навсегда. Теперь Михаил чувствовал близость предела в любое время года, не только осенью. Но с Мариной он оставался почти прежним – как будто бы молодым, не утомляясь любовными радостями. Казалось бы, Галя, находящаяся в пике зрелости, то есть в самом соку, могла изменить его предпочтения, но нет, совсем не изменила. Лет тридцать и больше назад ему было бы крайне трудно устоять против магии такого роскошно одаренного тела и такой готовности смести все препятствия на пути к совокуплению, какую проявила Галя. Собственно, он и сейчас вроде бы поддался этой соблазнительной молодице, но отнюдь не возмечтал о том, чтобы овладевать ею еще и еще, несмотря на то, что она оказалась даже выше ожиданий, то есть дала ему больше того, что сама обещала дать. Тем не менее, Марину она нисколько не потеснила и не заставила вновь и вновь мечтать о себе. Правда, из памяти все же не уходила. Плохо было, конечно, что самостоятельно уклониться от лакомого удовольствия, когда сама Марина никак не могла постоять за монопольное обладание им, он не сумел. Это раньше он мог рассуждать о таких делах не только с самообвинительных, но и оправдательных позиций. Тогда он всерьез допускал, что взять постороннюю женщину, соблюдая деликатность по отношению к жене и отнюдь не в ущерб даже в смысле частоты сношений, не только не грешно, но даже допустимо и оправдано, поскольку для двоих человек это можно считать благодеянием Божьим, а для третьей – не приносящей никакого сколько-нибудь заметного ущерба. О том, что это была ложная иллюзия и вредная гипотеза, он догадался не сразу. Окончательно же убедиться в ошибочности, что ни говори – приятных и удобных домыслов – пришлось под воздействием прямых вразумляющих воздействий со стороны Господа Бога, осмыслив последствия которых он уже не мог продолжать сомневаться, что именно угодно Создателю в области любовного и сексуального поведения, а что нет. В этой уверенности не было сомнений и теперь – после, как говорится, внезапной, но бурной ночи, в которую он дал себя вовлечь без заметного сопротивления натиску Гали.