Лекции об искусстве

именно возражения относительно «обобщения», «широты письма», «эффекта» и т. д. Желательно, чтобы наши писатели, пишущие об искусстве, не настаивали так часто на необходимости широты письма, не объясняя при этом, что она значит, и чтобы мы чаще обращались к принципу «широта письма не есть пустота»; этот принцип, помнится мне, только в одном месте кто-то хорошо выяснил и энергично отстаивал. Обобщение есть объединение, а не разрушение частей; композиция есть не уничтожение, a распределение материалов в определенном порядке. Широта письма, которая соединяет истины природы с ее гармоничностью, ценна и прекрасна, но широта письма, которая миллионами уничтожает эти истины, не рисует природу, а затирает ее. Таким образом массы, являющиеся результатом правильного согласования и соотношения частей, имеют возвышенный характер и производят сильное впечатление, но массы, которые являются результатом уничтожения деталей, достойны презрения и сожаления[48]. И мы покажем в следующих частях нашего труда, что расстояния вроде пуссеновых являются фокусами ловкой работы, не имеющими никакого смысла; раз секрет такой проделки открыт, художник может повторять ее без конца, испытывая механическое удовольствие и полное удовлетворение сам и доставляя их своим поверхностным поклонникам; при этом проявляется не больше ума, пробуждается не больше чувства, чем у обыкновенного ремесленника, когда он придает некоторую сложность орнаментным узорам на мебели. Но чтобы там ни было (мы не можем входить в обсуждение этого вопроса здесь), ложность и несовершенство такого рода расстояний не подлежат спору; прекрасными и идеальными они могут быть, правдивыми — никогда; подобным же образом мы можем внимательно рассмотреть каждую частицу во всех произведениях старых мастеров, и вы всюду найдете одно из двух: или каждый листик, каждая травка бросают вызов таинственности, существующей в природе, или же перед вами мертвые пространства абсолютной пустоты, одинаково смелые в совершенном отрицании ее полноты. А если и встретит (как случается в их лучших картинах) отдельные места разнообразных приятных, играющих красок, или ласкающие прозрачные переливы таинственной атмосферы, то даже и здесь штрихи кисти, удовлетворяя глаз, не выражают ничего; они лишены характера; в них совершенно нет той своеобразной выразительности и смысла, посредством которых природа придает разнообразие и интерес даже тому, чтó она совершенно скрывает. Она постоянно рассказывает нам повесть, хотя намеками, хотя в неопределенных выражениях; каждый из ее штрихов отличается от всякого другого, и мы чувствуем, что каждый (хотя мы и не можем сказать, чтó он такое) не может тем не менее быть

чем-угодно, между тем старые мастера даже в самых искусных изображениях расстояний стремятся к таинственности, когда им нечего скрывать, и эти расстояния выходят таинственными не вследствие обилия, a вследствие недостатка мысли.

Возьмите теперь какое-нибудь изображение расстояния у Тернера, все равно какое: рисунок или картину, незначительное или большое, появившееся тридцать лет тому назад или недавно выставленное в академии, — безразлично; пусть, например, это будет Меркурий и Аргус

.

§ 11. Полнота и таинственность в изображении расстояний у Тернера

Все факты, которые я только что отметил в природе, все вы найдете в этой картине. Каждый атом по богатству содержания превышает способность глаза охватить его и следовать за ним, а по своей вместительности и разнообразию превышает способность ума постигнуть его; каждый атом всем своим протяжением, всей своей массой намекает на нечто большее, чем изображает, и этот намек не смутен; он свидетельствует, что о каждом отдельном дюйме этого расстояния существует ясное и полное представление в уме художника, каждая отдельная картина вполне выработана, но как бы ясно и полно ни сформировалась идея, он передает нам ее ровно настолько, насколько позволила бы нам почувствовать и увидать ее природа, ровно настолько, чтобы зритель, обладающий опытом и знаниями, мог понять всякую частицу в каждой детали, но чтобы глазу неопытному и небрежному они показались непонятной массой, какой показалось бы ему отдаление в самой природе. Из миллиона линий вы не найдете ни одной, в которой бы не было мысли, и в то же время каждая из них затронута и изменена той яркостью и нерешительностью, которые получаются благодаря дали. Нет ни одной формы выделанной, но и нет ни одной неузнаваемой.

Может быть, истинность этой системы рисунка станет более понятной при наблюдении за характером богатой архитектуры на отдаленном расстоянии.

§ 12. Дальнейшие иллюстрации этой истины, взятые из архитектурных рисунков