Лекции по русской истории. Северо-Восточная Русь и Московское государство

Раскинувшись на транзитных путях из Северной Европы в Азию, от Балтики в Поволжье и к Уралу, Великороссия в дотатарскую эпоху сложилась в две политические системы – Новгородскую и Ростово-Суздальскую. Эти две системы издревле тесно сплетены политическими и экономическими интересами, что в XIII в. выливается в характерное представление севернорусских летописей о единстве великокняжеской власти над обеими. Значение стола Велико-Новгородского выступает в перипетиях политической борьбы так называемого «удельного» времени столь существенным, что без него непрочно и неполно положение великих князей владимирских, а их политический титул часто звучит в летописных текстах так: великое княжение Владимирское и Великого Новгорода. До татарского погрома на севере держится, таким образом, некоторое политическое единство: несмотря на все нарастающие внутренние раздоры и укрепление отдельных областей Суздальщины за отдельными княжескими фамилиями, единство интересов борьбы с финнами и камскими болгарами, с одной стороны, и защита Новгорода, Пскова, Смоленска от западных врагов – с другой, поддерживают значение великих князей владимирских, сильное их влияние на эти западные пункты Великороссии, покорность им южных «украйн» – Мурома и Рязани. Татарское нашествие и образование Золотой Орды нанесли тяжкий удар этому укладу Суздальщины: засорились пути поволжского торга и восточной колонизации, а над Русью нависла чуждая и тяжкая власть ханов. Времена Ярослава Всеволодовича и Александра Невского – времена водворения татарского господства и усмирения попыток бунта в 50-х и 60-х гг. ХIII в. – характеризуются попытками отстоять и укрепить старые пути западной политики в борьбе за Новгород, Псков, Смоленск со шведами, ливонскими немцами и Литвой. Но великорусская жизнь придавлена с Востока, и центр ее все слабеет, теряя силу для обслуживания замирающих общих интересов. Вторая половина XIII в. – время быстрого политического распада Суздальщины. Но это в сущности краткий момент в истории Северо-Восточной Руси, да притом, так называемый «удельный распад» лишь в центральных областях старой Суздальщины, в землях Ростовской и Ярославской, достиг значительного развития, и то – пока Москва в первой половине XIV в. не стала быстро подбирать эти осколки старых, более крупных княжений. А тут же рядом уцелели и вновь сложились сравнительно более крупные политические единицы – местные великие княжения Тверское, Рязанское, Нижегородское. Общая историческая черта всех этих трех великих княжений в том, что они – каждое по-своему – стали наследниками основных задач старой суздальской политики. Отношения западные – к шведам, Ливонскому ордену и Литве, южные – к беспокойной от кочевников степной полосе, восточные – к восточно-финским племенам и Поволжью не стали менее напряженными от ослабления Владимиро-Суздальской Руси как целого, скорее, напротив, обострились и требовали от великорусского населения все большего напряжения сил для самозащиты. Тверь растет и крепнет в выпавших на ее долю сравнительно более крупных задачах внешней политики своей – в защите Новгорода и Пскова, борьбе с наступавшей Литвой, сложных политических и торговых отношениях к Новгороду, Пскову, Смоленску. Собственные местные интересы делали Тверь естественным центром всей этой западной политики русского северо-востока. Но сил ее не хватает. При князе Михаиле Ярославиче, на рубеже ХIII и XIV вв., сильно сказывается в Твери необходимость их укрепить и расширить, опершись на остальную Великороссию. Тверь делает ряд отчаянных попыток овладеть ею целиком, бросается на волости Новгородские, на Москву, на Нижний. Неудача этих попыток овладеть всем Владимирским великим княжением (в его полном объеме) для объединения в своих руках всех сил великорусских показала, что не Твери решить такую задачу. Ее слишком связывало и изнуряло то самое пограничное положение, которое определило и ее недолгий подъем. В то же время попытки Твери вступить на путь более широкой великокняжеской политики поддерживали и оживляли старую традицию политического единства Северо-Восточной Руси, а еще больше – выявляли живучую потребность в нем. Надорванная такими бесплодными усилиями Тверь с 20-х гг. XIV в. быстро слабеет, терзаемая внутренними раздорами и все растущим московским напором. Аналогично с судьбами Твери значение в истории русского северо-востока Рязани и Нижнего. Муромо-Рязанская земля, дробясь во внутренних кровавых смутах, попала в начале XIII в. в почти полную зависимость от князей владимирских. Но после распада Владимиро-Суздальского великого княжения и, особенно в XIV в., Рязанское княжество слагается в сильное великое княжение на важном водоразделе между бассейнами Оки и верхнего Дона; к югу тянувшие к Рязани населенные пункты спускались по рекам Дону и Воронежу, пока лес давал им прикрытие от опасной степной шири. Рязанская «украйна» жила тревожной, боевой жизнью, выработавшей в ее населении тот дерзкий, непокорный нрав, о котором любили говорить с укоризной московские книжники. Постоянная борьба шла на юге с татарскими разбойничьими шайками и на востоке с мордвой и мещерой. Как боевой форпост Великороссии на юге и юго-востоке, Рязанская земля опиралась в северо-западном тылу на свои связи с великорусским центром по течению Оки. Сюда жались городские центры беспокойной «украйны» – Переяславль-Рязанский, сменивший саму старую Рязань в значении центра всей области, Ростиславль, Зарайск, наконец, Коломна, ключ пути из Рязани на северо-запад, рано, в самом начале XIV в., отнятый у Рязани Москвой. Восточная «украйна» Великороссии сложилась из старых, собственно суздальских мест, с центром в Нижнем Новгороде, в серьезную политическую силу для борьбы с мордвой и поволжскими татарами и стала опорным пунктом для возрождавшейся с середины XIV в. восточной торговли и нового колонизационного движения великороссов на Восток. И Нижний, подобно Твери, скоро почуял недостаточность своей местной силы для того, чтобы удержаться на опасной боевой своей позиции, потянулся к великокняжеской власти над всей Великороссией и, после неудачи, стал искать у Москвы помощи и поддержки, а кончил переходом под ее власть. Задачи самообороны на три фронта, навязанные великорусскому северу его политико-географическим положением, требовали объединения всех его сил. На долю центра внутренних областей Великороссии, каким стала Москва, выпало разрешить эту задачу. Для Твери, Нижнего, Рязани из острого напряжения окраинной борьбы вытекала потребность опереться на великорусский центр, либо захватив его в свои руки, либо хоть расширяя свою территорию в тылу своих позиций. Эта тяга приводила к борьбе с Москвой, затем к исканиям опоры в ней и, наконец, к подчинению ее власти. Наиболее существенной чертой географического положения Москвы представляется мне это ее стратегическое значение центра организации боевых сил Великороссии и объединения ее западной, восточной и южной политики в одну систему самообороны на три фронта с опорой в мирном севере. Эта общая политико-географическая черта истории Москвы много существеннее остальных так называемых условий ее возвышения, которые больше касаются истории города и семьи княжеской, чем судеб политической силы, создавшей Московское государство. И черта эта тем более важна, что наглядно указывает связь всей политики Московского государства XVI в. с политическим положением Великороссии, как оно сложилось со времен Юрия Долгорукого и Андрея Боголюбского. «Стихийные», говоря языком Милюкова, в данном случае политико-географические условия великорусской жизни, создали то распределение сил на великорусской территории, какое привело к созданию Московского государства.