Лекции по русской истории. Северо-Восточная Русь и Московское государство

Для этого вопроса особенно важно установить определенную точку зрения на происхождение жалованных грамот, поскольку они определяют вотчинный суд и управление, изъятие боярщины из-под власти наместничьего управления и гарантию самого землевладения. Если признаем ходячее в нашей литературе мнение, что жалованные грамоты свидетельствуют о создании всех этих прав и привилегий крупного землевладения волей князя[293]

, то получится ряд совсем иных выводов о ходе тогдашней жизни и строе ее отношений, чем при Неволинском понимании дела, что-де «такими грамотами был только подтверждаем… тот порядок вещей, который в древнейшие времена существовал сам собой и по общему правилу». При отсутствии источников, которые давали бы сведения о положении крупного землевладения раньше XIV в., эпохи первых наших грамот, для меня, кроме ряда иных общеисторических соображений, вопрос этот решается, особенно, тем влиятельным и мощным положением, какое боярство – несомненно землевладельческое – занимает в Северо-Восточной Руси еще в XII и XIII вв. Если я по отношению к ранней истории Киевской Руси оказался вынужденным отстаивать значительно большую активность княжеской власти при создании и организации древнерусских земель-княжений, то для эпохи возникновения так называемого удельного порядка я настаиваю на необходимости раз [и] навсегда отказаться от картины, созданной Соловьевым и так блестяще художественно развернутой Ключевским. Образ князя – создателя своего княжества на сыром корню, в стране, населенной финскими племенами, куда он призывает русское население с далекого юга, колонизуя им свои владения, строя для него города и церкви и т. п.; князя – хозяина своей земли, на которую он принимает пришлое население, принадлежит не исторической действительности, а области книжных легенд, каких немало, к сожалению, в нашей историографии. Организация особого Ростово-Суздальского княжества во времена Юрия и Андрея Боголюбского сложилась уже на окрепшей основе славянской колонизации этого северо-востока.

В XIV и XV вв. постепенно крепнет заселение и хозяйственная эксплуатация его областей, которые в эпоху утверждения ордынского владычества уже разбиты на ряд местных вотчинных княжений, живших силою своих князей и деятельностью своего местного боярства и духовенства. Эта внутренняя колонизация – заселение и разработка обширных пустошей, вырванных в значительной мере из-под леса, шла частью сама собой, расселением волостных крестьян по починкам и волосткам, частью предприимчивостью духовных и светских землевладельцев. Княжие жалованные грамоты крайне редко предшествовали образованию крупного землевладельческого хозяйства, а их функция в процессе такой колонизации состояла по существу в утверждении, закреплении и нормировке явлений, сложившихся в ходе самой жизни. Вмешательство княжеской власти в судьбы землевладения вызывалось прежде всего столкновениями между укладом волостной жизни и новыми экономическими явлениями, и владельческими интересами вновь возникающих боярщин. Старое обычное право народных общин приходило в столкновение с новыми притязаниями землевладельцев: требовалась власть, которая разрешала бы вопросы, поставленные на очередь самой все усложняющейся жизнью.

Древняя волость захватывала в свое владение весьма обширные пространства, лишь в известной части подчиненные прямой хозяйственной культуре. Ее поселки, тянувшие к волостному центру, погосту, оказывались широко рассеянными среди нерасчищенного леса, болот и пустошей. «Территория волости, – как ее изображает Павлов-Сильванский, – определялась крайними пунктами разбросанных поселений»[294], а леса и болота долго оставались вовсе неотмежеванными от соседних волостей. Только когда поселки двух разных волостей, постепенно все глужбе врезываясь в лес, сходились так близко, что начинались между соседями столкновения из-за пользования теми или иными угодьями, звериными ловлями, бортными ухожаями, пашенным лесом, волости приступали к размежевке, «копали межи и грани тесали на деревьях». Растущее церковное и светское землевладение то и дело клином врезывалось в волостные территории, то поднимая новину путем земельной заимки в неразмежеванных, пустых углах территории, то захватывая земли, которые волость «из века» считала своими. Не всегда такие захваты, по-видимому, вызывали протест волостных крестьян, по крайней мере сразу. Иной раз возникали вольные соглашения. Волость поступалась монастырю теми или иными участками, отдельные ее члены продают богатому соседу свои расчищенные и возделанные участки.