Лекции по русской истории. Северо-Восточная Русь и Московское государство

По общему наблюдению над хронологией грамот считают, что первая черта старше второй. Старшие жалованные грамоты того типа, который называют грамотами льготными, это так называемые невъезжие, несудимые. Ими определяется неприкосновенность, иммунитетность территории частного владения для органов наместничьего управления – наместникам и волостелям, их дворянам – тиунам и доводчикам «в те земли не въезжать ни по что, ни поборов не брать, ни судить ни в чем». Сам грамотчик и его люди подсудны только великому князю: судит их сам князь великий или кому он прикажет, его боярин введенный, его казначей. Были попытки вывести из этой иммунитетности – как естественное следствие – переход суда и всякой иной власти над населением боярщины в руки землевладельца. Но как уже приходилось мне отмечать, новые исследования ведут к признанию, что вотчинный суд и расправа старше по происхождению, чем жалованные грамоты, задача которых – утвердить (по челобитью землевладельцев ввиду постоянных их столкновений с органами наместничьего управления) их независимость, создавшуюся фактически и принявшую характер обычно-правового явления.

Но сверх того – и это всего важнее – еще Неволин указал на особое значение той эволюции пожалований, которая состояла в регламентации грамотами размера и состава владельческих, судебных и финансовых льгот. В этом вопросе надо различать три существенные стороны. Прежде всего, с распространением практики льготных грамот, повторяю словами Неволина, «то, что прежде принадлежало вотчиннику в силу вотчинного права, то было теперь знатнейшим вотчинникам обеспечиваемо жалованными грамотами, как особенное преимущество»[298]

. Другими словами: то, что прежде было собственным правом вотчинника, выросшим на обычно-правовой основе, то теперь является правом производным, пожалованным. Та власть вотчинная, которая была самодовлеющей, становилась, сказать по-нынешнему, делегированной, т. е. по существу особой формой проявления и применения единой центральной великокняжеской власти, элементами коей великокняжеская воля наделяет землевладельцев-вотчинников, как наделяет ими и наместников-кормленщиков, жалуя им волости и города в кормление. Так, эти пожалования, давая опору землевладельческому классу по отношению к другим группам населения, в то же время ставили вотчинную власть в подчиненную зависимость от великого князя. Мало того, утверждение великокняжеским пожалованием даже таких земельных приобретений (все равно – предварительно или postfactum), которые свершались путем частноправовых сделок, вроде купли, или путем вольной заимки дикого поля и леса, ставило само вотчинное землевладение в то же положение зависимости от властной воли великого князя. А владельческое земельное владение делало также производным от территориальной власти великого князя как вотчинника всего своего государства – великого княжения. В духе средневековых правовых понятий, положение вотчинника-грамотчика на пожалованной земле оказывалось сходным с положением, например, земледельца на вотчинниковой земле. Ведь dominium eminens на всю территорию княжения принадлежало ее вотчинному владельцу – князю, а на долю боярина или монастыря-вотчинника оставалось только dominium utile, широкое право владения, которое первоначально соединялось с широчайшей свободой отчуждения и распоряжения.

Такая обусловленность боярского вотчинного землевладения верховной, тоже вотчинной, территориальной властью князя установилась, как мы видели, не сразу. Я отмечал только что признаки того, что и правосознанию, и бытовой практике удельного периода в Северо-Восточной Руси был весьма знаком отъезд с вотчинами, т. е. такое понимание вотчинного владельческого права, при котором оно дробило и разбивало цельность княжеского властвования над территорией княжества. И если оно в таком крайнем своем проявлении, как отъезд с вотчиной, оказывается очень рано и решительно подавленным, то обстоятельство это надо поставить в прямую связь вообще с усилением территориальной вотчинной власти князя и прежде всего великого князя московского. Роль жалованных грамот в этом усилении весьма значительна. Дело в том, что, по средневековым правовым воззрениям, в этом пункте, как и во многих других, тождественным в удельной Руси и в средневековой Европе, пожалование, хотя бы и в вотчину, не создавало безусловного права собственности для одаренного и не устраняло вполне прав на пожалованное самого дарителя. Последний не только имел возможность так или иначе обусловить свое пожалование, но и, помимо формальной условности, самый акт пожалования предполагал связанность одаренного обязательством не употреблять полученного в какой-либо ущерб дарителю, а, напротив, служить ему силами и средствами своего владения в случае потребы.