Лекции по русской истории. Северо-Восточная Русь и Московское государство

В княжеской политике весьма рано проявляется стремление подчинить [насколько] возможно больше привилегированное землевладение потребностям центральной власти, и это – не только в Москве. Еще в XIV в. тверские удельные князья жаловались на своего великого князя Константина Михайловича, что он теснит их бояр и слуг непосильным сбором «серебра» и «имает» их «в серебре за волости»[300]

. Тут речь, видимо, идет о наместниках-волостелях, как и в договоре Дмитрия Донского с князем Владимиром Андреевичем о сборе дани, которую великий князь берет со своих бояр больших и путных: при таком сборе и удельный князь обязан взять дань и на своих боярах «по кормленью и по путем», «а то опроче того урока», который составлял общий взнос удела в «выход» татарский[301]

. Эти шаги к подчинению удельных «кормлений» и «путей» требованиям великокняжеской власти (вне общих обязательств удельного княжества) завершились переходом самой вотчинной власти местных князей в руки великого князя.

На этом, однако, дело не стало. В управлении великого князя все нарастает стремление сосредоточить распоряжение, по крайней мере наиболее крупными комплексами сил и средств, в непосредственном ведении центральной власти. В этом направлении и действовали несудимые грамоты, которыми, с одной стороны, «блюдение» вотчинного населения закреплялось за самим владельцем, а с другой, сам он и все его люди – по делам более важным – подчинялись личной юрисдикции великого князя. Такая «привилегированная» подсудность, как ее обычно называют, естественно, вытекала из значения бояр как личных слуг князя и членов его двора, а вместе с тем закрепляла эти связи и усиливала прямую зависимость крупных землевладельцев от великокняжеской власти. На деле подсудность эта была лишь формально лично великокняжеской, а по мере развития и усложнения центральной московской администрации формула «сужу его яз, князь великий, или кому прикажем» (или боярин мой введенный etc.) приобрела значение централизации ряда судных дел и связанных с ними доходов в Москве, в зарождавшихся учреждениях приказного типа. Под этими выражениями разумею постепенную, более определенную и сложную организацию «суда великого князя»; эволюцию этого суда от архаических форм личного «судоговорения» великого князя или его более или менее случайного заместителя к выработке порядков центрального московского судоустройства.

Эволюция эта в более или менее завершенном виде отмечена царским Судебником, как называют Судебник Ивана Грозного, в его определении: «суд царя и великого князя судити бояром, и околничим, и дворецким, и казначеем, и дияком». Но сложившимся в первоначальной форме этот же великокняжеский суд выступает и в Судебнике Ивана III: «Судити суд бояром и околничим, а на суде быти у бояр и у околничих диаком»[302]

. На данных Судебника 1497 г. можно проследить некоторые черты этой возникающей судебной организации, а вместе с тем дифференциации понятия «боярства» и более точного, формального, правительственного его определения. Боярский суд – прежде всего центральный суд, московский; в областном управлении различаются наместники, за которыми кормления с судом боярским (и такой наместник в статье 18 назван боярином), от таких наместников и волостелей, которые держат кормления без боярского суда (и такие наместники и волостели боярами не названы).

Во времена Ивана III боярский суд есть еще суд центральный, великокняжеский по существу. Это понятие боярского суда вызвало разные толкования. Ланге полагал, что это тот суд, который производили в Москве по приказу великого князя бояре его введенные[303]. Это не точно, т. к. и Судебник, и некоторые жалованные грамоты Ивана III отличают собственный суд великого князя (и его детей) от суда боярского. Но трудно согласиться и с объяснением Ключевского, который настаивает на большей широте компетенции суда бояр введенных сравнительно с обычным боярским судом, а сферу этого последнего определяет, по царскому судебнику, как суд о холопстве. Статья 63 царского Судебника гласит: «а суд боярский то: которому наместнику дано с судом с боярским, и ему давати полныя и докладныя, а правыя и беглыя давати с докладу, а без докладу правыя не дати». Ключевский видит тут ограничение «боярского суда», первоначально имевшего полную компетенцию в делах о холопстве. На таком основании Ключевский предлагает определить «боярский суд» как суд по боярским делам, т. е. по делам о холопстве[304]. Не говоря уже о том, что суд о холопстве так и назывался «о холопех суд» и что учреждение, где он сосредоточен, позднее названо холопий, а не боярский приказ, главная ошибка Ключевского в том, что он рассматривает боярский суд как разновидность наместничьего суда. Но выражение «боярин» или «наместник», за которым кормление с судом боярским, само по себе уже указывает, что по идее этот «боярский суд» нечто не связанное органически с наместничеством, а стало быть, не тут надо искать объяснения и самого термина, и означаемого им явления.