Лекции по русской истории. Северо-Восточная Русь и Московское государство

Едва ли это вполне так. Мы знаем записи только со времен Ивана III, да и то для его времени эту одну. Затем из времен Василия III знаем попытку закрепить на московской службе польского пленника князя Константина Ивановича Острожского; опять-таки запись им дана по печалованию митрополита, чтобы освободиться из заключения, а писана она по образцу грамоты князя Холмского. Записью снимает с себя «нелюбье» великого князя князь В. В. Шуйский, дает за отпущение «вин своих» укрепленную грамоту на себя. И князья Дмитрий и Иван Федоровичи Бельские, как и князь Иван Михайлович Воротынский, «проступили» перед великим князем, прощены по печалованию и дают на себя укрепленные грамоты Василию III, обязуясь служить до живота, не отъехать в Литву, не ссылаться с врагами великого князя, выдавать всех, кто с ними учнет думать о посылке в Литву и отъезде, с теми же санкциями – до воли в казни по вине. Дошла до нас поручная целой группы княжат и бояр в 5 тысяч рублей за князя Михаила Львовича Глинского, который сидел до свадьбы великого князя с его племянницей Еленой под арестом за прежнюю попытку побега, и такая же поручная за князей Ивана и Андрея Михайловичей Шуйских, что они в Польшу не сбегут. Укрепленную грамоту дал в 1529 г. на себя князь Федор Михайлович Мстиславский при челобитье в службу по отъезде своем из Литвы, когда великий князь Василий III дал за него свою «сестричну княжну Настасью»[306]

. Все это случаи исключительные и в обстановке чрезвычайной. Все это лица крупные, с самостоятельным значением. Бывали ли записи с нетитулованных бояр, я не знаю. И потому не думаю, чтобы было правильно слишком раздувать творческое значение практики записей в смене одного правового порядка другим. Однако М. А. Дьяконов об этих записях, приводя именно и только перечисленные мною примеры, считает возможным говорить как о «прямой мере против свободы отъезда всяких вольных слуг». Ими-де «создавалось понятие о верности службы до живота, а наказание за отъезд приобретало правомерный характер»

[307]

.

Это ошибочно, но естественно. Трудно исследователю помириться с тем, что он не в состоянии документально изучить такое важное явление, как падение вольной службы и права отъезда. Все мы хорошо и твердо знаем, что и XV в. был временем господства обычного права, а все-таки жадно ищем указных, уставных, законодательных текстов, создавших те или иные новые правовые явления. В данном случае соблазн был особенно велик. Ведь речь идет о ломке старого права в пользу новой, все растущей власти. Стало быть, ее действия и должны быть источниками нового права. Записи как будто и дают возможность наблюсти момент, когда сторона, имевшая определенное право, вынуждена от него отказаться, стало быть, признать новое право великого князя. Но, в сущности, записи совсем не о том говорят. Они вынуждены (кроме грамоты Федора Михайловича Мстиславского) государевой опалой, постигшей человека, заподозренного или уличенного в нарушении верности великому князю. Это нарушение верности может состоять в разных поступках, но особенно в попытке завязать сношения с врагами великого князя и отъехать к ним. Прощение вины связано с выдачей укрепленной грамоты, обязательства верной и вечной службы и неотъезда ни к кому. Что же из этого вытекает?