Лекции по русской истории. Северо-Восточная Русь и Московское государство

Гарантия вольности боярской, право отъезда теряло почву в реальных условиях политического быта. Личная связь с определенной формой государева властвования переходила целиком в территориальную и национальную связь, мы бы сказали – подданства; немец сказал бы: произошла смена Landesverband’a Untertansverband’oм. Этот факт имел глубокие внутренне-политические последствия и был своеобразно осмыслен московской общественной мыслью. Право отъезда было гарантией вольности боярской, их боярского права и чести, соблюдения великим князем обычно-правовых отношений по всяким делам к его вольным слугам.

Наглядный пример того, что это означало и чем грозило, показывает известный эпизод между великим князем Иваном Васильевичем и его братом Борисом волоцким, разыгравшийся в 1479 г. На великолуцкого наместника князя Ивана Оболенского Лыка били лучане челом за обиды и вымогательства. Великий князь осудил боярина и велел взыскать с него в пользу лучан все убытки. Обиженный наместник утверждал, что обвинен без суда, личным усмотрением великого князя; московские тексты говорят об осуждении его по суду[312]

. Тут, быть может, нет и противоречия, т. к. едва ли ясно установлены были нормы личного великокняжеского суда, о котором в XVI в. пойдет столько споров по вопросу о суде князя – не личном, а непременно «с бояры». Князь Оболенский отъехал к Борису волоцкому, и Борис его принял, отбил от попытки поймать отъездчика у себя во дворе, не выдал на требование великого князя, а настаивал, что «кому до него дело, ино на него суд да исправа». Как видите, спор, по существу, не о праве отъезда самом по себе, а о праве боярина быть покаранным не иначе, как по обычному приговору суда и по исправе. Отъезд же тут – способ уйти от произвола и найти в другом князе защитника своему праву. Весьма вероятно, что в великолуцком деле князь Лыко был и подлинно виноват, но не в этом вовсе принципиальная сторона дела. Великий князь велел своему боровскому наместнику схватить Оболенского, когда тот приехал в свое Боровское село, очевидно, считая себя неприкосновенным. Эта боярская сторона всего дела много поучительнее междукняжеской его стороны. Князь Борис горько жаловался, что великий князь «и зде, – т. е. в области прав его, волоцкого князя, – силу чинит, братьев уже и ни за бояр считает, бессудно поимал отъезчика», пренебрегая междукняжескими отношениями, как они установлены духовной их отца и договорами[313]

. В этом деле первое – яркое проявление различия в точках зрения великокняжеской и боярской. Великий князь возносится в суверенную власть, которая одна вольна решать, что право, что нет. Боярин требует себе правильного суда и исправы, ищет гарантии правильности великокняжеского приговора в объективных признаках прямого суда, хотя бы и великокняжеского. Столкновение однородно тому, какое мы наблюдали в переговорах Ивана III с новгородцами об условиях подчинения Великого Новгорода власти московского государя. С одной стороны, «старина и пошлина», нормы обычного права как связывающие всякое государствование, с другой – верховная воля государя-вотчича, не признающая для себя никаких «уроков», принцип вотчинного абсолютизма. Внук Ивана III определит свое отношение к боярам словами о полной воле государя казнить или жаловать своих слуг. Иван III уже создало снову такого понимания великокняжеской власти. А общественное московское сознание осмыслило это новое положение бояр и слуг вольных в строе вотчинного государства как холопство. Холопом своего государя, князя великого, называет себя князь Иван Федорович Бельский в упомянутой «укрепленной грамоте» Василию III. И когда после кончины Василия III митрополит Даниил берет с дядей малолетнего государя обязательство «ни людей им от великого князя Ивана… не отзывати», когда князь Андрей Иванович [старицкий] обязуется, «кто захочет» от великого князя ко мне «ехати, князь ли или боярин, или диак, или сын боярской, или кто ни буди на ваше лихо (другого отъезда и не предполагается): и мне того никак не приняти», или когда князь Владимир Андреевич в 1553 г. обязуется: «а князей ми служебных с вотчинами и бояр ваших не приимати, также ми и всяких ваших служебных людей без вашего веленья не приимати к себе никого», – то тут закрепляются, и притом уже не в договорах, а в односторонних записях, отношения, созданные в правление великого князя Ивана III[314]

. Боярство стало высшим разрядом подневольных государевых слуг, и двор государев приобрел своего рода правовое единство – в общем принципиальном бесправии перед верховной волей государя – всего его личного состава. На этой почве и поднялась борьба московских государей с боярством.

Глава IX

Отношения между боярством и Московскими государями XVI в