Лекции по русской истории. Северо-Восточная Русь и Московское государство

Прежде всего необходимо иметь в виду, что у нас в научной литературе установилось едва ли правильное понимание самого права отъезда, как оно признается междукняжескими договорами. Обычно упускают из виду, что источник, где мы встречаем это признание, – мирные и союзные договоры. Они определенно говорят о том, «что вольным слугам воля» между князьями, состоящими в дружбе и докончаньи. Разрыв союза разрушал ли гарантию неприкосновенности вотчин и самой личности отъехавшего боярина? Несомненно разрушал. Все знаменитые примеры нарушения московскими князьями права боярского отъезда подлежат пересмотру с этой точки зрения. Конфискация сел Вельяминова и Некомата при Калите произошла в борьбе с Тверью и службе их врагу против Калиты; Вельяминов казнен как попавший в руки великого князя личный его враг, казнен как изменник. За что? Он верно служил новому князю. Но с киевских времен одно из тягчайших проявлений боярской измены – их происки поссорить князей; об этом твердят часто и летописи, и вся письменность русская. При Темном конфискованы села Ивана Дмитриевича Всеволожского, затем он сам, захваченный в плен, ослеплен: он виновник московско-галицкой усобицы. А в Житии св. Мартиньяна Белозерского есть рассказ, как Василий Темный заковал вернувшегося по обещанию награды и примирения: старец осудил князя и заставил снять опалу[308]

. Да и тут причина гнева на отъездчиков та, что «сии де смущают нас», ссорят князей. Послание московского духовенства к Дмитрию Шемяке в 1447 г. упрекает его, осуждает его за то, что он «опосле докончяния» ограбил села и дома бояр и детей боярских, бивших от него челом в службу к великому князю. Будь это до докончанья или после его разрыва, конфискация была бы законной. Обычно при заключении мира [устанавливались] – всякому грабежу и насилью «погребъ»

[309]

на обе стороны и обязательство перебежчикам не мстить. Я не вижу тут того «упорного нарушения норм о вольной службе», которым, по словам М. А. Дьяконова, московские князья «расчищали почву для создания новых отношений к служилым людям»[310]. Эта почва расчищалась и подготовлена не столько планомерной политикой московских князей, [как] будто с XIV в., сколько самим укладом общей политической обстановки, которая и вела к новым отношениям, фактическим, а затем обычно-правовым.

Раньше, говоря о боярах введенных и путных, я указывал на ограничения их отъезда сроком (службы не отслужив) и расчетом (кормление по исправе или службу отслужить). Договор личной вольной службы осложнялся другими, тоже договорными, отношениями, которые затягивали более крепкие, хотя еще и не вечные, но реальные связи. Доверенные лица, у которых на руках крупные дела управления и хозяйства, не могли все это бросить ради вольного отъезда, без нарушения не только интересов князя, но и правовых его притязаний, признаваемых обеими сторонами. Еще определеннее проводится в XIV в. этот принцип относительно слуг, занимавших младшие должности и несших разные службы и повинности в княжом управлении. В духовной князя Владимира Андреевича старицкого 1410 г. особо четкая формулировка: «А бояром и слугам, кто будет не под дворьским, волным воля. <…> А кто будет под дворьским слуг, тех дети мои промежи себе не приимают»[311]. Кто крепко и деятельно вошел в строй княжого двора и управления, того он втягивал в себя все прочнее, и преимущества службы оплачивались все крепнувшей зависимостью. При великом князе Иване Васильевиче объединение всей территории великорусской под его вотчинной властью, естественно, усилило вотчинный, дворовый характер всего отношения к его слугам, начиная с высших и кончая какими-нибудь рядовичами посельского дворцового распорядка. Навстречу этому процессу шел другой, политический. Отъезжать по-старому между князьями-братьями в одной земле и в одной семье, что собственно только и имеют в виду договоры, стало некуда. Вотчинное государство московского великого князя приняло национальный характер, неразрывно связавшийся с церковно-религиозной санкцией власти и ее задач. Отъезд по реальным условиям своим выродился в побег к национальному и вероисповедному недругу – польскому государю. Крепла вотчинная власть государя, углублялся смысл службы ей как единой национальной и православной власти. Если и раньше в нравственных и общественных воззрениях русских отъезд считался нормальным, когда происходил между союзными княжествами и без полного разрыва связи с прежней территориальной родиной – в тяге судом и данью по земле и по воде и в обязанности участия в городной осаде всех землевладельцев, где бы они ни служили, – то теперь, к исходу XV в., стал немыслим отъезд без измены.